С этого момента процесс настоящего разворачивается благодаря моему сознанию как «нота, выдержанная» в своем постоянстве, в своей самоидентичности, в одновременности ее моментов. Процесс субъективного не приходит извне. Именно присутствие настоящего предполагает сознание таким образом, что философия, в поисках трансцендентальных действий апперцепции я мыслю, не является болезненным и случайным любопытством; она является представлением — повторным осуществлением представления, т.е. эмфазой присутствия, неизменностью бытия в его одновременности присутствию, в его постоянстве, в его имманентности. Философия не просто является знанием имманентности, она есть сама имманент-ность250.
7. Имманентность и сознание как собирающее проявление проявления не оказываются поколебленными феноменологической интерпретацией аффективных состояний или сознательной психикой, полагающей в сердце сознания переживание и тревогу, которые потрясли бы его бесстрастность или, исходя из страха и трепета перед священным, поняли бы их как изначально переживаемые. Не случайно аксиология и сфера практического, по Гуссерлю, относятся к репрезентативному фону.
Они остаются опытом — опытом ценностей или опытом желаемого в качестве желаемого. Репрезентативный фон, который Гуссерль делает явным, состоит, впрочем, не столько в некой искренности теоретического намерения, сколько в идентификации идентичного под видом идеальности, сколько в собирании, представлении под видом присутствия, под видом ясности, от которой ничто не ускользает, одним словом, в имманентности.
8. Но заметим, что интерпретация аффективности как разновидность представления или как основанная на представлении удачна лишь тогда, когда аффективность взята на уровне стремления (или вожделения, как говорил Паскаль), на уровне намерения, которое может удовлетвориться в удовольствии или, неудовлетворенное, остается чистой нехваткой, которая заставляет страдать; под такой аффективностью обнаруживается онтологическая деятельность сознания — любое вложение и понимание, т.е. присутствие и представление (чисто теоретическая тематизация которого является лишь модальностью). Это не исключает того, что на пути, отличном от пути стремления, идущего к своему завершению, проявится аффективность, выступающая на плане и замысле сознания и выходящая из имманентности, которая является трансцендентностью и о которой мы попытаемся сказать «другое место».
9. Религиозное мышление, которое ссылается на религиозный опыт как будто независимый от философии, уже как основанное на опыте, относится к «я мыслю» и целиком направлено на философию. «Повествование» о религиозном опыте не расшатывает философию и, следовательно, не может разорвать присутствие и имманентность, эмфатическим осуществлением которых является философия. Возможно, слово Бог пришло в философию из религиозного дискурса. Но философия — даже если она это отрицает — понимает этот дискурс как дискурс высказываний, направленных на тему дискурса, т.е. как имеющий смысл, который отсылает к разоблачению или к проявлению присутствия. Провозвестники религиозного опыта не постигают иного значения смысла. Религиозное «откровение» является отныне и впредь смешанным с философским разоблачением — смешением, которое поддерживает даже диалектическая теология. Неожиданным является то, что дискурс может говорить по-другому, а не только говорить, что он увидел или услышал снаружи или ощутил внутри. Таким образом, религиозное бытие сразу интерпретирует переживаемое им как опыт. Защищаясь, оно интерпретирует Бога, претендуя на знание Его в опыте, в пределах бытия, присутствия и имманентности.
250
Понятие опыта неотделимо от единства присутствия, одновременности и, как следствие, отсылает к единству апперцепции, которое не выходит за пределы «осознания» одновременности. Оно относится к самому «способу» присутствия: присутствие - бытие - возможно только как тематизация или собирание преходящего и, с этого момента, как феномен, который является самим заявлением темы дискурса. Всякое значение не восходит к опыту, не разрешается в проявлении. Формальная структура обладания значением один-за-другого, не «проявляет себя» сразу. Страдать-за-другого, например, имеет смысл, когда знание является случайным. Появление особенного познания бытия, сразу онтологичного, не является ни единственным способом, ни предварительной формой интеллигибельности или смысла. Необходимо усомниться в опыте как источнике смысла. Невозможно показать, что смысл в качестве знания имеет свою мотивацию в смысле, который первоначально ничего не имеет от знания. То, что философия сама по себе является познанием, не оспаривается этим. Но возможность для знания охватить всякий смысл не является сведением смысла к структурам, которые навязывает наделение им. Отсюда идея диахронии истины, где высказывание должно быть опровергнуто и опровержение снова опровергнуто. В этом смысле скептическая сущность философии может быть серьезно рассмотрена: скептицизм не является произвольным оспариванием, это пробное и проверяемое учение, хотя не сводимое к проверке научного характера.