По правде сказать, почти для всех январь был самым плохим месяцем. Впереди никакого праздника, а весна так далеко, что ее приближения даже и не почувствовать. В Файетте, где зимы всегда были долгими, трудными, тяжелее всего проходили февраль и март. Но теперь, вспоминая Файетт, Эммелина просто представить себе не могла, что и там она чувствовала себя иногда несчастной.
На второй неделе января она получила письмо из дому, написанное, явно по просьбе матери, рукой Гарриет. Принимая во внимание, что Гарриет не исполнилось еще и одиннадцати, нельзя было не поразиться тому, как ловко она ввела в него подтекст. Содержание состояло из продиктованной матерью благодарности за деньги и просьбы, чтобы Эммелина описала Гарриет все лоуэллские развлечения, всех своих новых подруг и новые платья. Эммелина изорвала письмо в клочья, а весь оставшийся день изо всех сил пыталась отделаться от преследовавшего ее текста. Новые подруги и новые платья! Несправедливость жгла и терзала так сильно, что она себе места не находила. После ужина, сидя со всеми в общей комнате и слыша голоса девушек, не понимала ни слова, как будто отсутствовала. Вспомнилось, как Гарриет, когда она попросила ее о каком-то мелком одолжении, вдруг выкрикнула: «Ты не приказывай – ты мне не мать!» Вспомнились многочисленные случаи, когда Гарриет нарочно переиначивала ее намерения и желания. Странно сказать, но до сих пор все эти события не вспоминались и уж тем более не досаждали. Ведь Гарриет была на три года моложе, совсем еще маленькая.
Но теперь Гарриет в Файетте, рядом с мамой, а она, Эммелина, одна-одинешенька в Лоуэлле и не может, как прежде, глянуть в спокойное лицо матери, чтобы снова увериться, что выпады Гарриет – просто детские глупости, что невзгоды пройдут, что жизнь станет полегче.
Ах, если бы в Лоуэлле был хоть кто-нибудь, кому все можно рассказать! Миссис Магвайр сказала, что, если возникнут проблемы, она может взять и прийти. Но как же ей постучаться в дверь дома Стоуна и пожаловаться на сестру и на одиночество, когда любая злость на сестру – это грех, а живет она не одна, а среди сорока других девушек? Как раз в этот день мистер Магвайр снова спросил ее, все ли в порядке, а она даже не знала, что и ответить. Не хотелось докучать ему жалобами, да и неловко было вступать в длинный разговор. Ведь девушки могли подумать, что она ищет его покровительства или что жалуется на них.
В конце концов она снова пошла прогуляться, хотя давно уже решила отказаться от этой привычки. Пройдя мимо домов корпорации «Саммер», она дошла до четырехугольника эпплтоновского квартала. Это был небольшой приятный сквер, который, конечно же, станет еще красивее, когда снег сойдет и зазеленеет трава. Но неужели и тогда, весной, она все еще будет в Лоуэлле?
– А, попалась!
Она стремительно обернулась, уверенная, что это мистер Магвайр, но это был молодой рабочий, который заговаривал с ней в чесальне в тот первый день, когда она только пришла на фабрику. Ярко-румяный, в шерстяной шапочке, он больше походил на подростка, чем на мужчину. Она вгляделась, пытаясь понять, так все-таки подросток или мужчина? Если подросток, с ним можно и поболтать. Он весь сиял, оттого что сумел напугать ее. А она размышляла, откуда он, не одинок ли, как и она. Нет, он не выглядел одиноким. Лицо грубоватое, но не злое: простое деревенское лицо, каких она сколько угодно видела в Файетте. И что плохого, если она поиграет с ним в снежки, посмеется, пошутит, как дома с Льюком и Эндрю?
Но потом образ Фанни встал у нее перед глазами, и, ни слова не говоря, она повернулась и бросилась наутек, да так и бежала без передышки до самого пансиона.
В последующие вечера она уже не выходила из дому. Вечером в воскресенье миссис Басс ушла в гости и девушки, пользуясь случаем, впустили в общую комнату коробейника. Эммелина держалась в стороне и делала вид, что внимательно читает Библию, в то время как существо странного вида, больше походившее на старуху в мужской одежде, открыло напоказ коробку с лентами. Еще один торговец принес лоток с мелочами – гребни, несколько брошей, образчики тесьмы и кружев. Третий – сгорбленный, с бельмом на глазу – явился с подносом, полным сластей. Торговцы сластями больше всего злили миссис Басс, которая говорила, что ее девочки едят до отвала и им не нужно, чтоб в них пихали всякую дрянь. Ее неодобрение делало сласти еще более желанными, и теперь все оживленно пересмеивались, а несколько девушек уже окружили поднос, решая, чем же им полакомиться. Хильда сидела в углу и читала с выражением некоторого недовольства на лице, Мейми и Дови присоединились к весело смеющимся вокруг подноса девушкам, а старик-торговец, оказавшись в толпе, уже озирался в поисках путей к отступлению. Медленно продвигаясь к двери, он молча предлагал товар сидевшим неподалеку девушкам. И когда проходил мимо Эммелины, Мейми, презрительно посмотрев в ее сторону, бросила:
– Ей предлагать не трудитесь – ей даже на шляпку приличную денег жалко!
Эммелина окаменела. Да и все поразились жестокости Мейми. Но Эммелина не сумела это понять. Почувствовав сомкнувшиеся на себе взгляды, она ринулась прочь из комнаты, сорвала шаль с крючка, на мгновение замешкалась – убедиться, что впопыхах не схватила чужую, и, распахнув дверь, выбежала на улицу. Кто-то выкрикнул вслед ее имя; она услышала, но не могла уже остановиться. Возвращение было немыслимо. Убежать, спрятаться, никогда больше не переступать порога пансиона миссис Басс – вот единственное, чего ей хотелось.
Стоял сырой, пронизывающе холодный вечер. В последнее время Эммелина даже и днем не снимала ночную рубашку, носила ее под платьем, так как одна шаль не грела, даже когда она поспешно шла на фабрику или обратно. А теперь ветер с какой-то злой насмешкой пробирался сквозь все слои тканей. Улицы покрылись недавно выпавшим снегом. В конце квартала, по соседству с фабрикой, несколько девушек со смехом играли в снежки, пригибаясь, прятались за оградой, визжали от радости, когда попадание было метким. Эммелине и в голову не приходило, что она тоже могла бы к ним присоединиться, что никакого приглашения не требуется, что это вовсе не постоянная, тесно сплоченная компания живущих вместе пансионерок, а просто девушки, случайно оказавшиеся вместе, потому что им хочется что-то затеять, грызет немного тоска по дому, а избыток сил не позволяет сидеть взаперти даже и после целого дня работы на фабрике. Теперь, после жестоко оскорбившей ее издевки Мейми, она особенно остро ощущала неодолимый барьер между собою и другими. Ей трудно было даже пройти рядом с играющими в снежки девушками, и она невольно свернула в другую сторону, к Мерримак-стрит, а потом так и продолжала идти – к Потакетским водопадам.
Что бы такое сделать, чтобы не возвращаться к миссис Басс? Может, устроиться в другую корпорацию и никогда больше не видеться с Мейми и всеми ее подругами? Элиза скорее всего по-прежнему в Лоуэлле, но никто ничего о ней не знает ни в пансионе миссис Басс, ни на фабрике. Эммелина немного приободрилась, обретя слабую надежду справиться со своим горем. Но как только она начала обдумывать конкретные способы действий, сразу же стало понятно, что вся затея немыслима, потому что, осуществив ее, она потеряет единственного человека, дающего ей утешение и силы, – мистера Магвайра. Если она перестанет работать под его началом, негде будет с ним видеться; мечтать, что ее могут вдруг пригласить к нему в дом, и вовсе нечего, а ведь именно ожидание встречи с ним (пусть даже кто-то назвал бы это ребячеством) помогало каждое утро вставать и идти на фабрику.
Как раз в этот день сидящие рядом с ней в церкви две девушки обсуждали какую-то третью, уволенную из корпорации «Бутт» «за то, что пялилась из окна». А вот у них в ткацкой мистер Магвайр сам готов был позвать иногда к окну какую-нибудь из девушек, а то и всех вместе, и показать, как резко переменилась погода или же как причудлива форма плывущих по небу облаков.