Прошло еще сколько-то времени – и вот его глаза открылись.
– Здравствуй, милая деточка, – сказал он сонно.
– Я не деточка, – возразила она, чувствуя в то же время облегчение и радость: он не сердился.
– Верно, – ответил он. – Будь ты деточкой, не пришлось бы ломать голову, как доставить тебя домой. Мы подъехали бы к крыльцу пансиона, не заботясь, видят нас или нет. Потому что, если бы и увидели, судачить было бы не о чем.
– Еще очень рано. И почему, собственно, кто-то будет о чем-то судачить? – сказала она, уже понимая: нет, будет.
– Потому что чесать языки – это единственное, чем ваши девушки могут заниматься в свободное время. Сходят купить себе что-нибудь, возьмут книжку в библиотеке, а дальше что?
– Я их всех ненавижу! – выкрикнула она.
– Ну-ну, не надо так говорить, Эммелина. Это тебе не идет. А многие девушки славные. Даже почти что все. И тебе лучше бы проводить время с ними, а не со мной.
– Но ведь это они не хотят со мной водится, – сказала она с обидой. – Я им неинтересна. – Почему он ей не поверил? Она ведь и прежде об этом рассказывала. А впрочем, неважно. Теперь плохо лишь то, что он собирается ее к ним отправить.
– Я уверен, что ты не права. Но сейчас вряд ли стоит обсуждать это. Сейчас надо подумать, как доставить тебя обратно, живую-здоровую и никем не замеченную.
– Еще светло, – сказала она.
– Да, любимая, – подтвердил он, и, услышав эти слова, она вся затрепетала от радости. – Еще светло, и пока будет светло, ты никуда не поедешь (она с удовольствием вытянулась на кушетке), но как только стемнеет… Кстати, как ты себя чувствуешь?
– Неплохо. – У нее было ощущение, словно впервые после отъезда из дома она спокойно и крепко выспалась. Но говорить ему об этом не хотелось. Вдруг он тогда велит встать и пешком идти в пансион?
– Ты в этом уверена? – Голос был виноватый, встревоженный.
Она в ответ улыбнулась.
– Эммелина, ты понимаешь, что миссис Магвайр вернется в конце недели и мы не сможем встречаться так, как сегодня?
– А, значит, завтра мы встретимся?
– Это невероятно… О Господи… Да, конечно, наверно, мы сможем… Хотя все-таки нет. Нет. Слушай меня, Эммелина. Ты не должна так вести себя. Это кончится плохо. Нельзя отсутствовать в пансионе каждый вечер. Тебя накажут. С позором уволят из Корпорации. Если ты не способна думать сейчас о себе, так вспомни о своей маме.
Но мама была чересчур далеко. А думать она могла только о нем.
– Тогда во вторник? – Ей даже в голову не приходило, что умолять его унизительно или стыдно, хотя в разговоре с девушками она стеснялась даже и намекнуть на свое одиночество.
– Возможно, – ответил он, но, увидев ее глаза, добавил: – Да, вероятно. Если все будет в порядке и не возникнет никаких подозрений. Если тебе удастся избежать расспросов и не выдать себя в ткацкой. – Наклонившись, он нежно поцеловал ее. – Ты разве не понимаешь, что я все время хочу быть с тобой, прелесть моя? Что, будь моя воля, я поселил бы тебя у себя на неделю? на месяц? навсегда?
Конечно, слушая такие слова, она обо всем забывала. И разве имело значение, что на самом деле он отсылал ее в пансион? У него была жизнь, которую страшно нарушить, а у нее, кроме свиданий с ним, не было здесь ничего, что, хоть с оговорками, можно назвать этим словом. У нее не было даже уверенности, что в Лоуэлле живет настоящая Эммелина Мошер. Вот если с миссис Магвайр случится несчастье (не дай Бог, конечно, и она будет молиться, чтобы такого не произошло) и мистер Магвайр, свободный, сможет приехать в Файетт и познакомиться с ее семьей, она опять превратится в себя настоящую. А сейчас, даже рядом с ним, она все-таки чувствует себя какой-то другой Эммелиной.
Самозабвенно целуя его, она вдруг сбросила халат, служивший им одеялом, и, прыгая по комнате, стала кричать, что любит его, что зверски проголодалась, что не вернется назад к миссис Басс, ни за что, никогда. Потом, разглядев выражение его лица, испугалась, хотя и меньше, чем можно было ожидать, и сразу остановилась как вкопанная.
– Я знаю, что нужно будет вернуться, – проговорила она серьезно, – и я справлюсь с этим. Все хорошо. Мне больше не страшно быть там. – Конечно, ведь она сможет думать о нем. – Я вернусь в пансион и пробуду там столько, сколько вы скажете. Я ни словечком ни о чем не обмолвлюсь, и я не выдам себя ничем. Конечно, я не хочу, чтобы меня уволили, и я не хочу рассердить миссис Басс. И, уж конечно, я понимаю, что когда она вернется, мы больше не сможем быть вместе так, как сейчас! – Пройдет время, и миссис Магвайр уедет снова. Летом – в Нэант, а может, еще съездит в Бостон. – Я все стерплю до тех пор, пока буду вас каждый день видеть на фабрике. – Видеть его, слышать его голос. Обходиться без этого она больше не сможет. Одно лишь такое предположение уже вызывает в ней чувство отчаяния. Необязательно быть с ним наедине, как сейчас, но видеть его лицо и слышать прекрасный, неподражаемый голос необходимо. – Я готова. Уйду, как только вы скажете.
Он успокаивался по мере того, как она говорила. Когда замолчала, подошел и поцеловал.
– Сначала поужинаем, а потом я, наверно, доеду с тобой до Эйкра. Я хочу, чтобы ты увидела Эйкр. Оттуда до Молли недалеко – ты спокойно дойдешь пешком.
Темнело. Чтобы ужинать в тепле, они сидели возле плиты. Магвайр снова пил пиво, но больше не предлагал ей глотнуть. Сам же, выпивая, не менялся и говорил, говорил, как и прежде, без остановки. Одна история тянула за собой другую, но Эммелина часто не понимала, как они связаны друг с другом. Встав, он прошел в кладовку, не обнаружил того, что искал, ругнулся себе под нос и добавил, что миссис Магвайр до такой степени занята духовными делами, что как-то не успевает приучить слуг к порядку. Миссис Магвайр – замечательно умная женщина. Не хуже его могла бы управлять фабрикой. То, что в дни ее юности еще не было женских колледжей, до сих пор глубоко огорчает ее, и поэтому, когда несколько лет назад в Маунт-Холиоке открылась женская семинария, к чувству радости, которое она, естественно, испытывала, примешивалась и боль. Он тогда постарался уговорить ее поступить туда, но она заявила, что это глупо: старухе не место среди молоденьких. А он считает, что глупым был этот довод. Женщина не старуха в тридцать один год, а именно столько ей тогда было. Сам он предполагает жить до ста и в общем не видит, что, собственно, может этому помешать (тут он рассмеялся), если, конечно, не будет лезть в драки. Однажды он видел сон, о котором еще никогда не рассказывал… хотя нет, рассказал как-то Айвори, словно шутя, а она сразу сказала, что это дикие глупости. И тогда он не стал уже говорить, как это для него важно. Для него это больше чем просто сон, а суть его в том, чтобы когда-нибудь, когда дети вырастут и будут уже жить самостоятельно, продать здесь дом и отправиться вместе с Айвори в путешествие: постараться как можно дальше пробраться на Запад. Он прошел бы тогда по Миссури, как Льюис и Кларк. Она слышала про таких? Нет? Впрочем, неважно. А потом, может, пробился бы еще дальше. Потому что хоть он и путешествовал немало, но видел только Атлантический океан и мечтает попасть на Тихий. От моряков он слышал, что цвет воды в нем совсем другой, чем в Атлантике. А ей хотелось бы повидать Тихий океан? Если Айвори вдруг не захочет поехать, он взял бы с собою ее. Но к этому времени, что говорить, она давно будет замужем и с детьми. (Не выйду я замуж, – ответила бы она, спроси он ее об этом, – я буду ждать вас. Я буду ждать сколько угодно!)
– Ну как можно слушать все это с серьезным видом! – воскликнул он вдруг. Вот ведь в чем разница между маленькой глупенькой Эммелиной и рассудительной женщиной, подобной его жене. Айвори понимает, когда он начинает городить чушь. Правда, что иногда она называет чушью…