Теперь отец то поговаривал, не продать ли всю живность (молоко можно брать и у Крейнов), то заявлял вдруг, что надо прирезать скотину на мясо. Никто не вслушивался в это бормотание: все понимали, что его гложет тоска по Саре.
Издалека послышался стук колес, и затем на дороге появилась новая повозка Джадкинса. Рядом с возницей – Эфраимом Джадкинсом – сидела какая-то пожилая пара. В одну минуту сбежавшись со всех сторон, ребятишки окружили приехавших, пытаясь выяснить, кто они и к кому. Но Эммелина уже поняла, что это Уоткинсы.
В предыдущие дни она сумела заставить себя забыть об их предстоящем приезде; временами ей даже казалось, что они вовсе и не должны приехать. И вот они здесь. И это не просто реальность; это реальность куда более значимая, чем все вокруг: дом, небо, ферма, другие члены семьи. Ханне было теперь шестьдесят два, Абнеру – пятьдесят шесть. С годами он располнел и уже не казался, как прежде, гораздо меньше жены. Оба двигались с одинаковой неспешностью. Сначала с некоторым трудом слезли с повозки, потом, осторожно ступая среди камней по грязи, начали подниматься по склону и делали это так неловко, что сразу видно было – привыкли жить в городе.
У Эммелины перехватило дыхание.
– Что с тобой? – спросил Мэтью, видя, как она побледнела.
– Приехали Уоткинсы, – словно не понимая, о чем он спрашивает, ответила она. – Дядя и тетка, живущие в Массачусетсе.
– Ну и что?
– Ничего.
Отец поднялся и пошел вниз по склону – навстречу приехавшим. Минута – и они разглядят его хромоту. А что они разглядят в ней, нынешней Эммелине? Сердце отчаянно колотилось. Она не знала, упомянул ли отец в письме, что она вышла замуж. Все время хотела спросить его, но не успела: они ведь почти не виделись после того, как она обожглась. Еще раньше она собиралась написать Ханне сама, но каждый раз откладывала: останавливал страх, а вдруг той покажется неподобающим ее замужество. И теперь страх овладел ею снова, но на смену ему пришли злость и готовность доказывать свое право на Мэтью. Она так долго несла бремя наказания, может быть, и сейчас продолжает нести его: кто знает, не является ли ее неспособность зачать от Мэтью частью расплаты за происшедшее?
Взрослые двинулись к дому за отцом и Уоткинсами. Детям велели остаться снаружи, пока приехавшие побудут у постели Сары. Мэтью внимательно глянул на Эммелину.
– Что происходит? – спросил он снова.
– Я люблю тебя больше жизни, – проговорила она. – Я люблю тебя больше, чем небо и землю, и все, что ни есть на земле, и… да простит меня Всевышний… я люблю тебя больше Его. – Слезы душили ее, но заплакать было так же немыслимо, как и вздохнуть полной грудью.
Мэтью привлек ее к себе, стал успокаивать поцелуями, но она задыхалась и вынуждена была отстраниться. А потом крепко вцепилась в него и потащила за собой к дому.
В доме стояла тишина. Сидя на краешке кровати, Ханна держала Сару за руку и говорила почти шепотом. Тут же стоял и Абнер, а рядом – отец Эммелины со старшей дочкой Ребекки (четырехлетней девочкой) на руках. Ребеккин новорожденный спал на расстеленном на столе одеяле, а старшая дочка Гарриет, славная, застенчивая десятилетняя девчушка, стерегла ее.
Эммелина с трудом удержалась, чтобы не попросить Мэтью подождать снаружи. Тогда она смогла бы рассказать Ханне о замужестве прежде, чем та увидит его. Но затем она вдруг почувствовала, что боится остаться одна, без Мэтью.
Минуту спустя Ханна встала и обернулась. Остановила на Эммелине затуманенный взгляд. Только что она плакала, но теперь улыбнулась:
– Это ты, детка моя? Это ты, Эммелина?
Эммелина ответила слабой дрожащей улыбкой. Ну, конечно же, Ханна поймет, что теперь все другое и ничто на сегодняшний день не имеет отношения к тому, что случилось в Лоуэлле.
– Да, это я, тетя Ханна, – проговорила она. – Только какая я теперь детка?
Протянув руки, Ханна шагнула вперед, и они обнялись. Все будет хорошо, мелькнуло в голове Эммелины. Она, конечно же, желает мне добра.
– Я всегда думаю о тебе, девочка, – шепнула ей Ханна на ухо. – Жаль, что свидеться довелось лишь сейчас, в черный день.
Выпустив Эммелину из объятий, она наконец-то заметила Мэтью.
Эммелина улыбнулась. Теплота Ханны подбодрила ее, хотя и страхи еще не совсем улеглись.
– Я замужем, Ханна, – сказала она застенчиво.
– Господи Боже! – воскликнула тетка. Новость ее изумила, но явно не вызвала неудовольствия.
– Мы поженились в прошлом году, – сказала Эммелина. – И я все собиралась написать тебе, но…
– Но так и не собралась? – зачастила Ханна. – Ах, да что говорить! Я поздравляю вас, молодой человек. Вы получили прекрасную женщину, – добавила она с чувством, положив руку ему на плечо.
Кажется, все разрешилось благополучно.
– Но я не знаю даже, как его зовут, – сказала Ханна, оборачиваясь к Эммелине.
– Мэтью, – проговорила та радостно. – Мэтью Гарни. Рука Ханны, как бы забытая, по-прежнему лежала на плече Мэтью. И выражение лица какие-то секунды оставалось прежним. Но только что освещавшие его чувства растаяли: ни один мускул не шевельнулся, но улыбка сама собой превратилась в гримасу. Потом – вечность, казалось, прошла – исчезла совсем.
Что это? Что происходит?
Кровь отхлынула от лица Ханны. Эммелина чувствовала, что все наблюдают за ними. Слава Богу, что лица Ханны не видят. Повисло молчание. Даже Гарриет не решалась его нарушить. Что-то ужасное совершалось в комнате.
– Ханна, – слабым голосом проговорила Эммелина. – Пожалуйста, Ханна. – Голова у нее поплыла. Самые страшные опасения зарождались и опять исчезали.
– Выйдем, – сказала Ханна. Голос дрожал, бледность по-прежнему заливала лицо.
Послушно и словно во сне, Эммелина вышла из дома, ведя за собой и Мэтью. Следовавшая за ними Ханна закрыла за собой дверь. В полном молчании они вместе спустились по склону. Впереди – Мэтью и Эммелина, цепляющаяся за его руку, как утопающий за соломинку, спотыкающаяся на выбоинах, которые знала с детства. Дойдя до дороги, все трое остановились, и Ханна глянула Мэтью и Эммелине в лицо. Но сразу же ее внимание отвлекли их сцепленные руки. Она смотрела на них так, словно видела нечто чудовищное, такое, с чем никто никогда не сталкивался, чего не мог даже вообразить себе, и сила этого взгляда Ханны заставила их наконец разнять руки.
– Я как-то не понимаю… В чем дело? – первым заговорил Мэтью.
– Кто ты такой? – спросила Ханна.
– Что вы имеете в виду? – изумился он. Если б мужчина подступился к нему с этим вопросом, он знал бы, как реагировать; но перед ним стояла грузная женщина, всего несколько минут назад так дружески улыбавшаяся.
– Из какой ты семьи?
– Из самой обыкновенной, – ответил он, пожав плечами. – Из своей.
– В чем дело, Ханна? К чему все это?
– Откуда ты родом? – не обращая внимания на Эммелину, продолжала выспрашивать Ханна.
– Из Канзаса.
Все это по-прежнему лишь удивляло его, но Эммелина уже теряла самообладание. Если бы тетка не казалась искренне расстроенной и удрученной, она бы просто рассвирепела от этих расспросов.
– Из Канзаса? – переспросила Ханна. – Ты точно уверен, что из Канзаса?
– Они часто переезжали, – ответил Мэтью. – Жили в Айове, в Огайо.
– А еще раньше? – закрыв глаза, спросила Ханна.
– Точно не знаю. Кажется, в Пенсильвании. На Запад они вроде бы тронулись откуда-то из-под Бостона. Сами они мне этого не говорили, но я случайно увидел однажды кое-какие бумаги… Кажется, речь шла о Массачусетсе.
Ханна стояла все так же с закрытыми глазами.
Только бы голова перестала кружиться, а там уж я соберусь с силами и все ей выскажу. Это ведь ни в какие ворота не лезет, в отчаянии думала Эммелина.
– Сколько тебе лет? – спросила Ханна, и голос ее дрогнул. Глаза по-прежнему были закрыты.
– Двадцать шесть.
Она открыла глаза:
– Это правда?
Взглянув на Мэтью, Эммелина увидела, что он стоит, скрестив на груди руки. На лице – вызывающее выражение, но вызов не резче, чем можно было бы опасаться.