Так в слезах она и проснулась. Осмотрелась, но еще прежде, чем вспомнила, где она, подняла с земли сумку и начала пробираться к дороге. В голове все смешалось. Сон по-прежнему воспринимался реальностью, окружающий мир был затуманен. Уверенно, словно приняв решение, она выбралась на дорогу и пошла в сторону Файетта. Когда кто-нибудь предлагал подвезти, соглашалась. Последнюю милю дороги прошла пешком, обогнула пруд и поздно вечером была дома.
Наутро она взялась за огород. Копала у южной стены. Куры, хотя и долго были не кормлены, уцелели, кудахтали наперебой и в кутерьме разбили несколько яиц. Как хорошо, что Мэтью устроил этот курятник. Теперь у нее было три петуха, двадцать несушек и дюжина с чем-то цыплят. Подцепив кусок дерна, Эммелина старательно стряхивала с лопаты как можно больше земли, а корку бросала в кучу помета, сложенного за курятником, чтобы употребить для унавоживания почвы в будущем году. Сейчас придется обойтись без удобрения, но, может быть, это не страшно, ведь земля здесь еще нетронутая. Она как раз думала, что вряд ли Эндрю откажет ей в семенах, – ведь это единственное, о чем она просит, – как вдруг увидела пастора Эйвери, верхом подъехавшего к дому.
Он еще не заметил ее. Спешившись, осмотрелся, словно решая, к какому дереву привязать лошадь, чтобы потом без задержек убраться восвояси. После некоторых колебаний остановил выбор на купе берез и обвязал поводья вокруг одного из стволов. Прислонив лопату к стене, Эммелина подолом отерла лицо. Он все еще не замечал, что она рядом, и это давало возможность понаблюдать за ним. Ей стало легче, когда она поняла, что он нервничает. Это напомнило о том, что, в конце концов, он, хоть и пастор, все же не высшее существо, а обыкновенный смертный.
– Доброе утро, преподобный Эйвери, – сказала она.
Он, вздрогнув, поднял глаза:
– Доброе утро, эх-хе… сестра Мошер.
– Значит, мой брак аннулирован?
– Да, – сказал он. – Да. Естественно.
Ее рука сама собой потянулась к вороту платья. Под ним на ленточке висело обручальное кольцо.
– Да, – повторила она. – Да. Естественно.
Они помолчали. Он смотрел себе под ноги и так крепко сжимал в руках Библию, что ей вспомнилась тринадцатилетняя Эммелина, перед отъездом в Лоуэлл сжимавшая в кулаке кусочек слюды.
– Проходите, пожалуйста, – проговорила она.
– Нет, – поспешно ответил пастор. – Нет, я не буду входить. Спасибо.
Она ждала его слов, и наконец он заговорил:
– Вы знаете, почему я пришел?
– Наверное, потому, что я попросила об этом?
– Нет, – ответил он с удивлением. – Я даже и не знал, что вы просили.
– Ах, вот как. Ну, тогда, я думаю, вы пришли, понимая, что я, конечно, нуждаюсь в духовной поддержке. – И так как он промолчал, добавила: —…Или по поручению моей семьи.
– Я не знал, что вы просили меня прийти, – повторил он. – И я никак не мог предполагать, что вам захочется этого.
– Но ведь причин предполагать, что я не верю в Бога, у вас нет, – возразила она.
– Вы совершили два тяжких греха.
– Но я же не знала, что делаю! В первый раз я была просто ребенком. Я даже не понимала, что мне грозит опасность совершить грех. Я считала, что только дурные люди грешат, не понимала, что и мне надо остерегаться.
Он глубоко вздохнул, и она с облегчением обнаружила, что по его лицу пробегают, сменяя друг друга, оттенки различных чувств. Правда, она не могла разгадать их, но они означали, что он действительно слышит то, что она пытается сказать, и, в отличие от Эндрю, воспринимает.
– Я увидела в Библии слово «прелюбодеяние», – сказала она и замолкла, потому что он тут же залился густым румянцем; потом продолжала: – Когда я спросила у мамы, что это такое, она ответила, что я узнаю, когда будет нужно.
Он слушал, судорожно сжав Библию в скрещенных на груди руках. Ей было даже жаль его, но она поклялась отныне говорить только полную правду.
– Мне было тринадцать, когда я приехала в Лоуэлл, – сказала она. – Я никого там не знала. Мастер в цехе, где я работала, стал очень по-доброму относиться ко мне. Как мне могло прийти в голову, что это толкает к чему-то дурному? Я видела в нем почти что отца.
– Он был женат?
– Да, женат. И в два с лишним раза старше меня. Я просто не знала, что делаю. Я любила его. Но любила невинно.
Закрыв глаза, он процитировал: «Если кто согрешит и сделает что-нибудь против заповедей Господних, чего не надлежало делать, по неведению сделается виновным и понесет на себе грех».
– Я и несу его, – проговорила она после паузы. – Меня обрекли лишиться ребенка. Потом обрекли во второй раз пережить эту потерю. Поклявшись отказаться от замужества и от возможности иметь других детей, я долгие годы жила с родителями и работала для них.
– Почему, возвратившись, вы не признались во всем матери? Почему не исповедовались пастору?
– С момента, как я вернулась, пасторы в нашем приходе все время менялись. А маме мне хотелось, очень хотелось рассказать. Я, как могла, пыталась подтолкнуть ее к расспросам. Но когда это не удалось… Я подумала: может быть, дело в том, что ей просто не вынести правды. Я не лгу, – прибавила Эммелина твердо. – Я промолчала не ради себя, а прежде всего ради нее.
Он отвернулся и сделал несколько шагов в сторону пруда, а она отошла к слюдяному камню и села на него, ожидая, когда он снова заговорит.
– Ваша сестра предполагает, – медленно начал он, – что, когда Мэтью Гарни появился в этих местах, вы уже знали, что он ваш сын, и действовали в сговоре с ним…
– Вы можете даже не говорить, кому из моих сестер пришла в голову такая мысль, – с нескрываемой горечью перебила его Эммелина. – Только одна из них могла до такого додуматься.
И все-таки ей же приснился малыш с лицом Мэтью! Вспомнив об этом, она опустила глаза.
– Хотите ли вы спасти свою душу? – спросил он после долгого молчания.
– Да, – сказала она. – Еще бы. Но я не верю, что спасу душу тем, что уйду из Файетта.
– Ибо слово Господне он презрел и заповедь Его нарушил: истребится душа та; грех на ней, – процитировал пастор из Книги Чисел.
– Но разве, если я останусь здесь, это не сбудется?
– Сбудется, – сказал он. – Прихожане уже исключили вас из общины.
– Значит, оставшись здесь, я понесу заслуженное наказание.
– Да, но…
– Но такой выход из положения не нравится моей семье. Они надеются, что если я уеду, то можно будет просто забыть обо всем или же притвориться, что меня нет на свете, что я действительно утопилась в пруду. А разве думать так не грех? Во всякому случае, это ложь.
– Вы причинили им много страданий.
– А я потеряла все, что мне дорого в жизни.
– Вы можете начать жить заново. В Священном Писании не сказано, что вы должны страдать вечно. Напротив: «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив».
Она страдальчески улыбнулась.
– Но: «Как нам петь песнь Господу на земле чужой?»
– Вы очень умны, сестра Мошер. Но не следует употреблять слово Божие для оправдания решений, принятых вами в своих целях.
Она почувствовала себя устыженной. Помолчала. Потом проговорила:
– Если я уйду жить в другое место, то должна буду вечно врать. Если я расскажу о себе правду, от меня отшатнутся повсюду.
Он подошел к ней, сел рядом на камень, стал вместе с ней смотреть на пруд. Солнечные лучи сверкали на воде. И то, что сейчас открывалось глазам, было таким прекрасным и таким близким сердцу, что в этот момент Эммелине казалось: что бы с ней ни случилось, если она останется здесь, это будет не наказание.
– Давайте помолимся, – со слезами на глазах сказал пастор.
И они вместе опустились на колени.
Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.
Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня.
Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною.
Тебе, Тебе единому согрешил я, и лукавое пред очами Твоими сделал, так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем.
Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать оя…