Частный случай такого же рода представляет проводимый Авенариусом психиатрический пример — маниакальная экзальтация и мания. При них главное физиологическое явление — это гиперемия мозга, «also ein zuviel an Ernahrung» («стало быть, излишек в питании»), замечает Авенариус. Но в том-то и дело, что гиперемия означает лишь усиленную доставку питания, а не его повышенную ассимиляцию, и термин «питание», взятый в его вульгарном значении, явным образом спутывает мыслителя. Происходит ли действительная ассимиляция той массы сырого материала, которая при мании доставляется мозгу кровеносной системой, или, напротив, нервными клетками приходится затрачивать массу энергии, чтобы только освободиться от загромождающего ткани и стесняющего их жизнедеятельность неусвоенного материала? В ответе на этот вопрос вряд ли возможны сомнения — всякая живая клетка может ассимилировать питание лишь в ограниченных размерах, а тем более нежная ганглиозная клетка головного мозга, да еще при таком неблагоприятном условии, как длительное увеличение внутричерепного давления.
Но этот пример при ближайшем анализе еще более очевидным образом говорит против Авенариуса. В начале развития маниакальной экзальтации, пока гиперемия еще не очень сильна и клеткам удается ассимилировать избыточное питание, организм проявляет временное повышение жизни, патологический характер которого обнаруживается лишь в дальнейшем; вначале дело сводится только к некоторому приятному возбуждению, которое сопровождается скорее повышением, чем понижением физического здоровья; жизненная упругость тканей возрастает, мускульная сила увеличивается, общий вид человека улучшается; все это, и особенно хорошее самочувствие, свидетельствует о том, что перед нами — некоторое возрастание непосредственной приспособленности, а не ее уменьшение. Между тем вопрос заключается именно в непосредственном, прямом значении данной жизнеразности; если же затем выступают яркие явления настоящей болезни — неприспособленности, то ведь и жизнеразность изменяет свой знак — из положительной переходит в отрицательную: нервная ткань уже не может справляться с массою материала, приносимого кровью, и он нарушает всю ее жизнедеятельность, да кроме того, громадное количество энергии тратится на бесчисленные импульсивные движения, в результате которых вся система еще отравляется возникающими в чрезвычайно увеличенных размерах продуктами жизненного распада функционирующих тканей. Словом, пока ассимиляция преобладает, жизнь непосредственно повышается, когда получает перевес дезассимиляция — жизнь падает. С точки зрения Авенариуса, совершенно нельзя объяснить состояния больного на первых стадиях маниакальной экзальтации.
Наибольшее значение Авенариус придает тому общему факту, что недостаток работы ведет к вырождению и гибели форменных элементов. Но здесь достаточно небольшого анализа, чтобы увидеть коренную ошибку. Ткани, которые недостаточно работают, как указывает сам Авенариус, атрофируются, т. е. во всяком случае теряют энергию, следовательно — «питаются» недостаточно, ассимилируют меньше, чем дезассимилируют (самое слово «атрофия» означает недостаток питания). И это вполне понятно: работа есть необходимый физиологический стимул питания, и вообще ассимиляции; ткань, которая очень мало работает, еще меньше питается, и оттого-то она не растет (как было бы при действительном перевесе «питания»), а уменьшается и становится дряблой. Отложения жира, которые при этом большей частью получаются, отнюдь не означают излишка ассимиляции: это инородное тело для ткани.
Несомненно, что бывают случаи, когда продолжительный перевес ассимиляции ведет к кризисам и даже гибели жизненной системы; но и эти факты при ближайшем исследовании не подтверждают взгляда Авенариуса. Дело в том, что до тех пор, пока ассимиляция действительно преобладает, организм благоденствует. Поворот в состоянии организма совпадает с поворотом жизнеразностей. После ряда лет привольной жизни наступает пресыщение или сплин. Является хроническое сжатие мелких сосудов — судорожное состояние вазомоторной системы: затрачивается масса нервной энергии на это повышение иннервации бесчисленных кольцевых мускульных волокон, окружающих мелкие сосуды, и в то же время уменьшается поверхность, через которую происходит питание тканей. Положительные жизнеразности сменяются отрицательными — «благо во зло обратилось». Но пока превращение не произошло, оно было все-таки «благом», а не «злом»[33].
Таким образом, мы должны строго различать жизнеразность положительную, которая имеет непосредственно прогрессивное значение для жизни, и «отрицательную», значение которой непосредственно регрессивно. Косвенное, а вместе с тем и конечное значение той или другой может быть и иное: повышение энергии системы может вести за собою нарушение стройности ее функций, а понижение энергии — восстановление этой стройности; но тогда это и выражается в случаях первого рода — последующим понижением энергии системы, в случаях второго рода — наоборот. Но и в таких колебаниях приспособленности непосредственное жизненное значение жизнеразностей остается все то же, положительное или отрицательное, соответственно их знаку — плюс или минус.
Вопрос о жизнеразностях положительных и отрицательных в настоящий момент интересует нас лишь постольку, поскольку возможно установить определенную и необходимую связь с «непосредственными переживаниями». При этом, само собой разумеется, дело может пока идти только о самых общих выражениях зависимости.
Всем без исключения переживаниям свойственно то, что психофизиологи называют обыкновенно «чувственным тоном» и что Авенариус обозначает термином «аффекционал» — окраска удовольствия и страдания[34]. Окраска эта имеет явно количественный характер: удовольствие, страдание, находимые в данном переживании, могут быть «больше» или «меньше», различие же между «удовольствием» и «страданием» есть различие алгебраического знака: как величины положительная и отрицательная, удовольствие и страдание, соединяясь в поле психического опыта, взаимно уменьшают или уничтожают друг друга.
Различается немало «качественных» оттенков удовольствия и страдания, но это не мешает тому, что как величины все «удовольствия» и все «страдания» взаимно сравнимы, соизмеримы[35], хотя, разумеется, такое сравнение труднее для наблюдателя, чем различные «качественные» оттенки. Наша же задача заключается, к счастью, не в таких сравнениях, а в выяснении самой общей зависимости между алгеброй аффекционала и алгеброй жизнеразностей.
Вопрос о биологическом значении чувственного тона не может вызывать особенных сомнений: так как удовольствие есть то, к чему организм стремится, а страдание — то, чего он избегает, то с эволюционной точки зрения удовольствие должно означать некоторое повышение жизни, а страдание — ее понижение; если бы дело обстояло иначе, то организм имел бы фальшивого руководителя в своих стремлениях и неминуемо скоро погибал бы. Конечно, и в действительности этот руководитель не идеально надежен — удовольствия бывают иногда вредны по результатам, страдания полезны; но в общем совпадение приятного с жизненно полезным и неприятного с жизненно вредным достигается, бесспорно, в достаточной мере.
33
Здесь, следовательно, причина кризиса не прямо в положительных жизнеразностях, а в изменившемся мало-помалу на их почве строении системы, которая, наконец, оказывается дисгармоничной. Это «явление вполне одного типа с общими кризисами капиталистического производства. Рост производительных сил есть факт, вообще говоря, благоприятный для жизнесохранимости общества, как и возрастание энергии центрального нервного аппарата — для его жизнесохранимости. Но, совершаясь не гармонически… рост производительных сил может вызвать такое изменение во внутренних отношениях системы, которое является причиной последующих громадных растрат общественно-трудовой энергии, растрат совершенно непроизводительных. Так же обстоит иногда дело с накоплением энергии в отдельной психической системе» («Познание с исторической точки зрения», с. 20–22, примечание).
34
Так называемый «безразличный чувственный тон» есть, очевидно, лишь предельная величина, где удовольствие, уменьшаясь, переходит в начинающееся страдание или обратно («Indifferenzpunkt» Вундта).
35
Позволяю себе привести пояснение из одной прежней моей работы:
«Не все соглашаются с этим положением; опираясь на свидетельства своего непосредственного сознания, некоторые находят, что существуют и несравнимые по своей разнородности типы явлений чувства; так, несравнимыми признаются удовольствия возвышенные и низменные, то, например, которое вытекает из благородного поступка, и то, которое получается от стакана водки. Однако опыт показывает, что и для таких разнородных форм чувства количественное сравнение возможно, так как, например, по отношению к приведенному случаю многие люди способны задать себе и разрешить в ту или другую сторону вопрос, какое удовольствие больше» («Основные элементы исторического взгляда на природу». СПб., 1899, с. 220).
Можно, конечно, не одобрять таких «соизмерений» разнородных форм чувства, особенно если это делается с практической точки зрения (30 сребреников или жизнь учителя); но они — несомненный факт, с которым должна считаться теория.