Когда он наконец-то добрался до дома, то не чувствовал холода, а только лишь стыд и опасение, что кто-то мог его все же в таком состоянии увидеть. Мечислав заскочил в свою комнату и завернулся в сорванное с кровати покрывало. Только теперь он почувствовал холод и то, как сильно он измучен. Непослушными руками ему удалось надеть на себя теплую фуфайку и шерстяной свитер, а так же сменить штаны – эти были порваны и перепачканы в земле. Один носок, что был на необутой ноге, совсем порвался. Мечислав отбросил его с отвращением и оттер грязную ногу полотенцем. Парень дрожал всем телом, но уже не от одного только холода, но, скорее, от возмущения, вызванного чьим-то непонятным, ничем не обоснованным насилием. Нет, он не мог бы сказать, что такое ему неизвестно. Где-то на периферии его сознания, нежелательные, ослабленные постоянным вытеснением, существовали воспоминания о подобных переживаниях. Мечислав даже громко всхлипнул, но сам себя сдерживал от плача. Если бы он позволил себе расплакаться, тут же его бы залило его старое несчастье, громадная отчужденность. Если бы он сдался, то сам бы должен был задать то страдание, от которого избавился. Или же, от которого его избавили.
Неожиданно где-то над головой он услышал шум, словно бы что-то тяжелое упало на пол. Войнич задержал дыхание и выглянул в коридор – здесь царила тишина, в пансионате явно никого не было. Внизу горела керосиновая лампа, из тех, которые всегда оставляли, чтобы не жечь зря электричество, если бы кто-нибудь пожелал спуститься в салон. Шум повторился, но на сей раз сопровождался глухим стоном.
Войнич, до сих пор в одном башмаке, но с другой совершенно босой ступней, вышел в коридор и, внимательно прислушиваясь, продвигался, как можно тише, по лестнице наверх. Блеклый свет ноябрьской полной луны впадал через маленькие оконца, но здесь, в средине было уже совершенно темно. Когда под башмаком Войнича скрипнул пол, неожиданно сделалось совершенно тихо. До Войнича дошло, что не было слышно и обычного на чердаке воркования.
- Есть тут кто? – крикнул он ломающимся голосом.
- Войнич? Сюда, сюда, иди сюда! – услышал он из-за двери голос Опитца. В нем звучало какое-то горячечное нетерпение.
Мечислав открыл дверь и в лунном блеске, падающем в комнатку, увидел привязанного к стулу хозяина, который вырывался из пут, но напрасно. Войнич прекрасно знал, какими крепкими те были.
- Отстегни меня, - нетерпеливым тоном потребовал Опитц, вновь обращаясь к Войничу на "ты". – Ну, давай, отстегни!
Мечислав был настолько изумлен, что долгое время никак не мог понять, чего, собственно хочет от него этот человек. Он стоял, будто заколдованный, и глядел на извивавшегося в ремнях мужчину.
- Ну, давай! Чего ждешь, баран? Чего пялишься? Давай, отстегивай!
Войнич не двигался. Он размышлял.
- Откуда ты тут взялся?! – крикнул Опитц. – Тебя уже не должно было быть! Как ты сюда прилез?
- Гер Опитц, прошу вас, успокойтесь, - сказал Войнич и присел на корточки перед привязанным мужчиной.
Он пытался ослабить застегнутые пряжки, но ремни были затянуты настолько туго, что застежки высвободить никак не удавалось. К тому же, Опитц бешено дергался на стуле. Он даже попытался встать, но налетел на Войнича и оба упали на пол.
- Кто вас привязал? Кто с вами так поступил? – спросил Мечислав, вылезая из-под тяжелого, плененного на стуле, угловатого тела.
Опитц поглядел на него диким взглядом. Белки глаз покраснели от усилий.
- Раймунд, - прохрипел он. – Это Раймунд меня привязал.
- Но зачем? – попытался узнать Войнич.
В то же самое время он начал манипулировать с ремнями, блокирующими руку плененного. Они были застегнуты дважды, причем, настолько сильно, что у бедного Опитца посинели ладони. Войнич все мучился с застежками, а потом начал выглядывать какой-нибудь инструмент, который мог бы помочь. Пришла идея спуститься в кухню за ножом и просто обрезать ремни.