Потому-то единственной женщиной, которую Мечислав Войнич более-менее помнил, которую видел с близкого расстояния и в подробностях, была именно Глицерия. Она немного заменяла ему мать, по крайней мере – в кухне, подсовывая вкусненькое, но, поскольку власть ее заканчивалась в коридоре и не простиралась дальше порога комнат, маленького Войнича любили-голубили только в кухне. Здесь женщина пробовала вознаградить сиротство мальчишки, наливая ему на блюдце немножко гречишного меда или отрезая от буханки горбушку с хрустящей корочкой и намазывая ее толстым слоем свежего масла. Еда всегда ассоциировалась у него с чем-то хорошим и добрым.
Все эти проявления теплых чувств юный Войнич воспринимал с благодарностью, у которой, возможно, даже имелся бы шанс переродиться в привязанность и любовь, вот только отец этого не позволял. К Глицерии он относился исключительно как к служанке, никогда с ней близких отношений не имел и даже был переполнен недоверием к этой пухлой, постаревшей женщине, скрывающейся в юбках, складках одежды и чепцах. Он презирал ее обильное тело, подозревая, что Глицерия их объедает, и потому платил ей меньше, чем следовало бы.
После Глицерии пришел Юзеф. Чаще всего он делал вареники и жарил купленную на базаре рыбу. По воскресеньям отец с сыном отправлялись в ресторан на Трыбунальской, где они потребляли праздничный обед, состоящий из супа, второго блюда и десерта – а для отца чего-нибудь покрепче и кофе; все для того, чтобы убедиться в том, что можно обойтись без женщин и неспособных поваров.
Когда Мечислав Войнич увидел мертвое тело на столе в салоне, Глицерия вернулась во всех тех формах и подробностях, которые и определяют суть женщины, таких как складки, сборочки, оборки, баски, кружавчики, вставочки на груди – все то язычество тканей, задача которых заключается в том, чтобы скрыть женское тело. В этом мертвом людском свертке, лежащем на столе, он распознал нечто вроде собственного детства и мать, но, прежде всего, свою Глицерию, хотя она давно уже ушла из их дома, заплаканная и обиженная на Януария Войнича за унижения или безосновательные обвинения.
Взволнованный и неспокойный, Войнич услышал какие-то шаркающие звуки и урчания, поэтому, несмотря ни на что, решил ускользнуть из дома, который сделался местом неожиданной смерти. Ему удалось незаметно пройти через салон, после чего он с облегчением отправился в длительную прогулку, лишь бы не возвращаться в пансионат слишком рано.
Правда, в самом Гёрберсдорфе не было много прогулочных трасс, за исключением проложенного пациентами пути по прогулочной тропе от санатория в верхнюю часть деревни. Идя по нему ты проходил мимо небольшого деревянного костёльчика, за ним были несколько возведенных вдоль главной улицы богатых зданий с собственными названиями, выписанными нарядными буквами над входами: Вилла Элиза, Вилла Швейцария, Вилла Аделаида и тому подобные.
У костёла дорога раздваивалась. Можно было повернуть направо и идти через парк мимо небольшого бювета вплоть до маленькой церквушки, выстроенной здесь недавно, явно для курортников православного вероисповедания, для русских, которых Войнич уже успел заметить, поскольку те отличались показным богатством и раздражающей шумливостью. За церковью находились два пруда, по которым лениво плавали лебеди, затем вновь несколько вилл при дороге и элегантный ресторан, куда бы он с охотой заскочил хотя бы на стакан лимонада, но увидав там чопорного Фроммера, быстро развернулся. За рестораном вздымался крутой, покрытый лесом склон, отбрасывающий на церквушку и пруды вечную, сырую и мясистую тень.
Если же выбор падал на дорогу, идущую прямиком – по которой, свернув, и шел теперь наш Войнич – тогда идти следовало все время под гору, переходя ручей по многочисленным мосткам и мостикам. Дома делались меньше, словно бы действовал закон "чем выше, тем меньше и скромнее". Последний домик был довольно-таки крупный домик лесничего из бревен, в котором проживало какое-то пожилое семейство. У них в садике был маленький ветряк и вырезанные из дерева домашние животные и птицы. Все гуляющие останавливались здесь ненадолго, чтобы отдохнуть и присмотреться к этому зоопарку, прежде чем по крутой тропе отправиться в темную лесную страну. Утоптанный тракт превращался здесь в каменистую узкую дорогу, по которой, время от времени, ездили деревянные повозки, запряженные в рогатую скотину, везущие с гор либо древесину, либо кучи древесного угля чудесного темно-коричневого цвета.