После гимна прочитали фрагмент Евангелия от Матфея про агнцев и козлищ, которому Войнич, говоря откровенно, никогда особого внимания не уделял. Придет Сын Человеческий и, как хороший пастырь отделяет агнцев от козлищ, так и он отделит праведных от неправедных. Войничу сделалось жаль козлов, таких умных животных; в деревне, в их доме было маленькое стадо коз. Особенно забавными были маленькие козлята, любопытные и храбрые. Ребенком он игрался с ними и даже приписывал им своего рода чувство юмора. Вот что Спаситель имел против козлов? Может, дело было в том, что они не рожали и не давали молока? Тогда где же сами козы и их потомство? Почему Евангелие их не упоминает? Что за странный рассказ, подумал Мечислав. Еще какое-то время он размышлял над тем, была ли фрау Опитц овечкой или козой. А сам он? Ну а Седой Лев с Августом, они кто? Козлищи? А Тило? Теперь уже воображение, никак не ограничиваемое вниманием – парень с трудом мог сконцентрироваться на немецкой проповеди пастора, который к тому же говорил на местном диалекте, практически непонятном для Войнича – разыгралось не на шутку, и под его влиянием у всех сидящих в костёле людей были головы козлищ и агнцев. Что самое интересное, козлищ было больше, они казались более выразительными и интересными, но удивляла и сосредоточенность на овечьих и бараньих мордах, в особенности, по той стороне, где сидели женщины - спокойные, вытянутые, мягкие мордашки, их мягкий, доверчивый взгляд.
Ну да, взгляд… Его он чувствовал уже какое-то время, на шее, на затылке. Повернулся, вроде как для того, чтобы оглядеть скупое убранство места культа. Прямо за ним сидел парень, подросток с покрытым румянцем лицом, в очках с проволочной оправой и чрезвычайно толстыми, сильно увеличивающими его серые глаза стеклами. У Войнича сложилось впечатление, будто бы парнишка ожидает его взгляда – было в нем какое-то невероятное напряжение, как будто бы парень хотел дать ему какой-то знак, о чем-то напомнить… Тут до Мечислава дошло, что ситуация сложилась странной и неприятной, поэтому повернул голову снова и попытался сразу же об этом забыть.
Костёл он покинул пораньше и бочком, чтобы успеть на последнюю раздачу обеда. Впоследствии он пояснит это плохим самочувствием, в конце концов, здесь все больные. Он заметил, что и других достала долинная проповедь пастора – под дверью стояло трое мужчин с удивительно потемневшими, словно задымленными лицами. Они и сейчас курили папиросы, а дым окружал их голубоватым облачком. Они разговаривали вполголоса, явно ожидая, когда их родные выйдут из костёла.
Мечислав не ждал товарищей, но, охваченный каким-то приливом плохого настроения, направился вниз, вытягивая свои длинные, худые ноги, и почти что сбежал в курхаус на обед – оживившийся внезапно голод отозвался будто колокол, призывающий на мессу тела.
На кладбище в Лангвальтерсдорф отправились в двух экипажах. Это можно было рассматривать как повод выбраться из котловины Гёрберсдорфа в широкий мир. Сразу же сделалось чуточку светлее, несколько раз сквозь тучи пробилось резкое осеннее солнце, демонстрируя невероятную феерию красок на горных склонах. Ехали они вдоль горной реки, на которой предусмотрительные местные жители содержали пруды, в которых разводили несчастных форелей.
Только лишь сейчас можно было осознать для себя, сколь необычно расположение этой деревни, поскольку в нее въезжали под железнодорожным виадуком, через довольно узкий проезд, в котором с трудом могли разъехаться две запряженные лошадьми повозки; и если бы это были фургоны, которыми в городе развозят уголь и другие товары, проблемы были бы точно немалыми.
За этими "вратами" расстилались собственно Гёрберсдорф и вся долина, расположенные, якобы, над огромным подземным озером, между многочисленными, хотя и не слишком высокими горами Потому-то герр Август говорил, что они проживают в лейденской банке, в которой смешиваются различные вибрации и из них порождается электрический ток.