Их квартира на Панской улице во Львове была уютной и солнечной. Окна салона и столовой выходили на улицу, довольно-таки шумную, потому что вымощенные булыжниками улицы превращали всяческое движение в громыхание, в барабанный бой. Но через несколько лет мозг настолько привык к этому грохоту, что отец считал их жилище тихим. Мечися записали в немецкоязычную гимназию, которая находилась на Губернаторских Валах. Два раза в день он преодолевал трассу между домом и школой, проходя мимо монастыря бернардинцев, а после присматриваясь к витринам на улицах Цловэй и Чарнецкого. После этого он проходил рядом со зданием пожарной части и к этому учреждению испытывал явно большее уважение, чем к монастырю. Несколько раз он становился свидетелем сбора пожарников на выезд, то ли в связи с учениями, то ли на реальный пожар, и всегда координация ловких мужчин в мундирах пробуждала в нем восхищение. Короткие команды, окрики, жесты напоминали ему танцы, которые мальчик видел в деревне, с притопываниями и странными фигурами, которые исполняли людские тела. Здесь пожарники стремились в танце к чему-то, к какому-то возможному огню, против разрушений и даже смерти. Их натренированные движения были замечательно отмерены и до совершенства эффективны. То, что одни начинали, другие заканчивали. Они подавали друг другу шланги, ведра, рапортовали, подпрыгивали, и-раз-и-два-и-точка – и пожарная машина была готова к дороге и борьбе со стихией, они же застывали на сидениях словно оловянные фигурки. Тогда один из них запускал сирену, которая втягивала весь мир в орбиту их службы. У маленького Мечислава от впечатления по телу ползли мурашки. В течение двух минут пожарный автомобиль, готовый к бою, обвязанный шлангами, снабженный ломами, топориками, инкрустированный блестящими латунными шлемами, выезжал через открытые ворота в город.
Дальше он шел через тенистый парк старых деревьев на Валах и доходил до школы, которая высилась над городом, вытянутая вверх, подобно стоящей напротив Волошской церкви с тремя куполами. В этой церкви – иногда он туда заглядывал – был нарисован ангел, вид которого доставлял ему особенную радость. Для себя он даже назвал его Четырехпалым Ангелом, игнорируя выписанное тут же имя: Гавриил – все потому, что художник так представил вытянутую в жесте благословления ладонь, что та казалась лишенной большого пальца, да и безымянный палец был короче обычного. Маленькому Мечисю доставлял какое-то странное облегчение вид этого несовершенства в совершенстве. По причине этого небольшого ущерба ангел был ему ближе, если не сказать – становился человечным. Изображенный в движении, крепко стоящий на земле, в зеленом поблескивающем одеянии (да, на нем были световые блики), с видимым одним крылом, но не из перьев, как у гусыни, но как бы сотканном из сотен маленьких бусинок, подбитых к тому же багрянцем, ангел с тростником в руке. Он казался чем-то занятым, поглощенным. Об ангелах говорили "тот ангел", но ведь и здесь казалось очевидным, что Четырехпалый был исключен из подобных грубых разделов, и у него имелось собственное, отдельное место, свой ангельский пол, своя божественная разновидность.
Немецкому языку Мечися обучал Мшцислав Баум, крупный, дородный еврей с внешностью викинга, и хотя на уроках они неустанно пытались освоить тщательное произношение немецкого языка Гёте, но какая-то сила притягивала их к Галиции и ее певучей разновидности этого языка с примесями польского и идиш, в которой слова казались слегка разношенными, словно старые тапки – в этой языковой разновидности можно было почувствовать себя безопасно и уютно.
Класс Войнича можно было легко разделить на четыре группы: поляки, евреи, украинцы и смешанная кучка: несколько австрийцев, один румын, пара венгров и три семиградских немца. Мечись инстинктивно держался с краю, словно бы он не принадлежал ни к одной из имеющихся групп, и происхождения ему не хватало для определения собственного места в раскладах, которые те постоянно образовывали, меняя векторы сил, подчиненности и преимущества. Дети казались ему слишком шумными, и мальчик опасался, что мог бы вступить с ними в какой-нибудь конфликт. Он терпеть не мог насилия, всех тех гонок, драк, подзатыльников. Дружил он – правда, может это было даже слишком громко сказано – с неким Анатолем, прозванным Толеком, отец которого, ассимилированный еврей, был известным дантистом. У мальчика имелись явные артистические таланты и некая деликатность в общении, которая Мечиславу очень подходила. Говорил он тихо и "аппетитно", именно по отношению к Толеку Войнич осознал это понятие. Иногда он разрешал Толеку копаться в собственном деревянном пенале, и тогда тот своими тонкими пальцам тщательно укладывал карандаши, кончиком пальца касаясь графитовых кончиков, а по телу Мечислава тогда проходила дрожь удовольствия, от кожи на голове до рук и спины. Оба они представляли собой пару аутсайдеров. Сегодня он мог бы сказать про Анатоля, что тот был предвестием Тило, и иногда у него создавалось впечатление, будто бы это было одно и то же существо, только в ином времени и другом теле. Тоже некая разновидность ангела. К сожалению, ему не было известно, что случилось с Анатолем после гимназии. Когда они закончили школу, их контакт прервался.