Все это в чем-то напоминало ему Трускавец, куда он как-то поехал с отцом на воды, только здесь все было крупнее и солиднее. На короткой прогулочной тропе Мечислав приглядывался к лечащимся – светлые шляпы, зонтики от солнца, костюмы, которые можно было бы поместить в категориях между праздничными и обыденными –возможно, именно такой и была санаторная мода.Люди здесь перемещались в санаторном режиме, медленнее, чем самый медленный прогулочный шаг у него во Львове, поскольку, идя быстрее, вы сразу же прошли бы деревню от края до края, вдоль и поперек, так что пришлось бы несколько раз ходить по одним и тем же маршрутам, а так народ останавливался через каждые несколько шагов и начинал беседовать, стреляя глазами в направлении товарищей по лечению; то есть, от женщин и мужчин не могла укрыться ни малейшая деталь костюма, никакое новое лицо не могло быть незамеченным. Любая портняжная новинка, всякий жест, невиданная до сих пор прическа должны быть замечены и соответствующим образом прокомментированы.
Русские явно держались в стороне, выделяясь при этом одеждой, преувеличенно праздничной. Некоторые находились здесь со своими семьями, приехавшими сюда на какой-то срок, но тогда они проживали в виллах на склоне Бухберга, покрытой густым лесом горы, и они вели жизнь здоровых людей. Можно был увидеть высоких, бледных и понурых скандинавов. Несколько раз Войнич слышал польский язык, но не рвался к этим людям, чтобы дать им понять, что они земляки. Поляки ходили группками, и были либо преувеличенно тихими, либо преувеличенно шумными.
В цветастой, расслабленной толпе, по которой никто и не догадался бы о болезни, Войнич невольно разыскивал высокую фигуру женщины из костёла. И он предполагал, что та, возможно, чаще ходила в другую сторону, к церковке, относительно посещения которой он уже уговорился с герром Августом. Он уже умел распознать ее походку – несколько колышущуюся, вовсе не изысканную Так ходили занятые и задумавшиеся, сконцентрированные на собственных целях люди. И она постоянно держала руку в кармане жакета.
Когда бы Мечислав не увидал ее, у него перехватывало дыхание, а на лице появлялся легкий румянец – он пытался его скрыть и, делая вид, будто бы ему холодно, закрывал кашне рот, но тут же чувствовал на себе внимательный взгляд Лукаса или же несколько ироничный взгляд герра Августа. Войнич знал, что его замешательство сделается темой для комментариев и намеков в вечерних дискуссиях. Наверняка, когда сам он исчезал в своей комнате, обитатели пансионата долго еще перетряхивали проблему его румянца. И о чем бы ранее мужчины не разговаривали, впоследствии все сводилось к одному и тому же – к женщинам. Тема, один раз вызванная абсурдной смертью супруги Опитца, возвращалась, а ее мертвая фигура беспокоила их мысли. Войнич уже заметил, что всякая дискуссия – то ли речь шла о демократии, то ли о пятом измерении или же о роли религии, социализме в Европе, наконец – современном искусстве, в конце концов, все сводилось к женщинам.
Лечебное лежание в санатории Бремера
Часы, проводимые на вылеживании на шезлонгах, казались Войничу смертельно скучными, пока он не научился пользоваться ними, как временем исключительно для себя, подходящим для размышлений. Он заметил, что у человека, если тот интенсивно принимает участие в жизни, просто нет времени на размышления и на то, чтобы присмотреться ко всему тщательно, пускай и в воображении. Поэтому, в первые дни он всегда ложился рядом с Тило, зная, что тот и так сразу же западет в дремоту и даже станет легонько похрапывать. Тогда в голове у Войнича происходила большая работа – он заменял ощущения опытом, выстраивал смысл того, что его окружало. Ему никогда не удавалось прочитать хотя бы одной страницы, хотя это казалось столь легким. Зато его охватывало состояние какого-то странного спокойствия, в котором мысли свободно протекали сквозь его разум, возникая неизвестно откуда и уходя неизвестно куда, в то время, как их заменяли другие мысли. И уж наверняка, то был не сон, но не было и обычным сознанием наяву. Похоже было на то, что между одним и другим состоянием существуют некие недооцениваемые залежи тех мыслей, которыми, вообще-то, нельзя управлять, зато можно приводить их в движение, лишь бы потом позволить им идти своими путями. Если бы Войнич был освоен с практиками авторефлексиии интроспекции, которые на очередной встрече рекомендовал ему доктор Семпервайс, он наверняка мог бы заметить, как образуются мысли, и какова их природа – это полосы ощущений, несомые по времени, будто волоконца бабьего лета на ветру; последовательности мелких реакций, которые слагаются в случайные цепочки, жаждущие найти смысл. Только их природа летучая и непостоянная, они появляются и исчезают, оставив после себя впечатление, будто бы что-то произошло на самом деле, и что мы принимали в этом участие. И что то, в чем мы сейчас находимся – надежное и стабильное. Что оно существует.