На обеих открытках не было слишком много места для корреспонденции. Так что Мечислав написал лишь, что поздравляет, что чувствует себя хорошо и восхищается здешней едой. Что он записывает рецепты этой силезской кухни. Что скучает, и что наверняка вскоре все они увидятся.
Вопросом церкви Войнич заинтересовался только лишь потому, что как-то раз увидел ту женщину в шляпе, которая произвела на нем огромное впечатление, когда она выходила из этого места молитвы; похоже она часто здесь бывала.
В очередной раз он увидел ее, когда прогуливался с Августом и Лукасом.
Женщина медленно шла в его направлении той покачивающейся походкой, руку она держала в кармане, опиралась на вычурный зонтик. Внутри у Войнича внезапно все вскипело – вид этой женщины доставил ему громадную, сложную для описания радость; это было нечто большее, чем вся та "аппетитность", которую он испытывал в Гёрберсдорфе на каждом шагу при виде мебели, ковров, занавесок в окнах, обитых мягкой кожей стульев и всей той тщательности, с которой предметы были уложены в наиболее соответствующих местах в пространстве, со всем этим порядком узоров, с любовью к мелочам. Вид дамы в шляпе перебивал все это, поскольку всякая вещь на ней, и уж наверняка и она сама, была суммированием всего того, что его привлекало и увлекало – целостности, смысла, гармонии, которые до сих пор проявлялись для него в различных вещах частично, никогда в целостности, всегда только лишь фрагментарно.
Оба мужчины поклонились этой статной женщине, и Войнич тоже пробормотал себе под нос, а поскольку сам был без шляпы, не знал, что ему делать с руками; он поглядел на нее, и время замедлилось, потому что в ту малую секунду он увидел столько мелочей, столько восхищений овладело его душой, что когда женщина в шляпе прошла, он совершенно потерял силы. Мечислав остановился, вынудил себя раскашляться, чтобы кашлем закрыть все свое замешательство, свое восхищение и свою отчаянную тоску.
Церковь, куда он выбрался через пару дней в компании жильцов пансионата, оказалось на удивление маленькой, величиной с часовню, и потому она показалась Войничу уютной (аппетитной!), хотя стены были оставлены голыми, деревянными, ничем не украшенными. А ведь он был привычен к совершенно другим церквям – цветастым, даже пестрым, выложенным ковриками и иконами, радостным. Те церкви у него в Галиции были деревенскими, крестьянскими; Лонгин Лукас наверняка бы сказал, что детскими, поскольку в них был слышен ярмарочный вкус. Вышивки в рамочках, цветы, сделанные из окрашенной папиросной бумаги, коврики, бумажные же гирлянды – все это он помнил по церкви в Глинной. Эта же церквушка показалась ему элегантной и экзотичной. Наемный силезский архитектор пытался приспособить церковь к судетской архитектуре, потому она выглядела так странно – вот если бы когда-нибудь из религиозного столпотворения Европы должно было бы проявиться прусское православие, то данный объект мог бы служить его первым архитектурным воплощением.
Церковь Михаила Архангела в Гёрберсдорфе (ныне Соколовско)
Мечислав узнал, что церковь построил один богатый российский пациент для своих земляков, чтобы им было где помолиться в ходе лечения. Теперь они могли это делать в недавно завершенном здании, которое, несмотря на красивые новые стены из кирпича, выглядело каким-то старым. Только лишь в средине посетитель понимал, что пространство это небольшое – быть может, даже слишком маленькое для все нараставших волн православных больных. Правда, и протестантский приход в Гёрберсдорфе был не очень-то большим, словно бы отрицая принцип, что как тревога, так и до Бога.
Чтобы как можно лучше приготовить интерьер к его сакральным функциям, богатый меценат нанял художника, который приехал неизвестно откуда, но тут же завязал роман с какой-то лечащейся, и они вместе сбежали подальше от ревнивого мужа, оставив лишь голые стены. Весьма быстро оказалось и то, что упомянутый благодетель после кончины своей больной жены утратил любовь к Гёрберсдорфу и забрал вложенные средства, говоря Богу: поздно, дело уже не актуально. Во всяком случае, этому небольшому строению постоянно сопутствовал какой-нибудь скандал или скандальчик – то неприлично богатый основатель, то ни чему не соответствующее чудачество, то упомянутый уже художник; теперь же все рассказывали друг другу про икону, приобретенную и переданную церкви кем-то инкогнито, и что эта икона, якобы, обладала огромной художественной ценностью, по причине чего долго раздумывали, то ли вообще не закрывать церковь на мощные засовы, то ли наоборот, не окружить ли ее более серьезной охраной. Икона, вроде как, не была подарком, кто-то передал эту странную икону на хранение, так что считалось светской обязанностью отправиться туда в воскресенье, чтобы в очередной раз продискутировать вопрос Эмеренции.