Герр Август, бесчувственный к архитектуре самой церковки, уверенным шагом сразу же направился под левую сторону возле иконостаса, где высоко над головами зрителей висела та самая знаменитая икона, изображающая Святую Эмерентию, и небрежно указал на нее тростью.
То, что изображает икона, лучше всего увидеть глазами Войнича, которые ведь невинны:
Женщина с младенцем сидит на коленях другой женщины, чуть большей, солидной, в кирпичного цвета платье, с рукой, поднятой словно бы для приветствия. Но и она сидит на коленях еще более крупной женщины. У той темное, морщинистое лицо и пронзительный взгляд. Женщина слегка расставляет руки, так что ее темный, практически черный плащ, покрывает две меньшие фигуры и младенца. Подбой плаща темно-синий, на нем видны звезды, Солнце и Луна. Фоном для этого широко распахнутого плаща является золото, вековечный свет, luxperpetua. Лица Марии и Младенца написаны розоватой краской, они свежие и живые, смело глядят на зрителя; кажется, будто бы Младенец вообще ему подмигивает. Лицо Анны, несколько более смуглое, отмечено напряжением, словно бы во всей этой ситуации она чувствовала угрозу или боялась сказать слишком много. Эмерентия выглядит страдающей, художник с помощью тоненькой кисточки покрыл ее мелкими морщинками, из-за чего она кажется какой-то растительной.
Конечно же, найти икону со святой Эмерентией было невозможно (скорее всего, это изобретение Ольги Токарчук). Даже имя матери Девы Марии в канонических евангелиях не указано, оно упоминается в некоторых апокрифических евангелиях и Золотой Легенде Якоба де Воражина. Эмерентия - имя, данное бабушке Марии, матери Иисуса, в некоторых европейских традициях и искусстве конца 15 века. Данная скульптура создана в Германии в 1515-1530 годах. (А вот в Википедии, в статье о святой Анне указано: по Димитрию Ростовскому: отец Анны, священник Матфан, был женат на женщине по имени Мария из колена Иудина, родом из Вифлеема, и имел трёх дочерей:Марию, Совию и собственно Анну). В православной традиции святой Эмерентии (Эмеренции) нет.
Войничу показалось, что во взгляде морщинистой пожилой женщины было нечто неприятное.
- Брр… - отозвался герр Август, - видите? Прочтите, кто умеет, что там написано. Ясное дело, что никакая не Святая Эмерентия, это западное имя, но Панагия, Пресвятая[12]. Прабабка Спасителя, мать святой Анны, бабка Марии. Женская линия. Весьма часто картины, представляющие подобным образом генеалогию Христа, называют Святая Анна Самочетвертая.
- Никогда с такой святой не встречался, - удивился Лукас, слегка возмущенный, но не собственным незнанием, но миром, который не открыл ему такого персонажа.
Тило, присевший на единственном здесь стуле, явно не предназначенном для верующих, отозвался, обращаясь, в основном, к Войничу:
- Мне это знакомо. Во фламандской живописи из тела стоящей на коленях Эмерентии вырастает дерево с фигурой Анны, держащей в объятиях дочку, а из сердца Марии вырастает дерево с единственным на нем цветком, Младенцем Иисусом.
Войнич кивнул. Ему внезапно вспомнилось, как Глицерия брала его с собой его в деревне в церковь, только до конца службы достоять ему никогда не удалось. Ноги отказывались слушаться, а от избытка впечатлений его охватывала непреодолимая сонливость. Глицерия выносила его, спящего, а потом отец ее укорял.
- А каково ваше впечатление от этого странного изображения? – неожиданно услышал Войнич вопрошающий голос Августа.
- У меня?... – спросил он, вырванный из задумчивости. – Нет, нет, я не думал. Икона очень… - он подыскивал слова, которые не сильно скомпрометировали бы его в глазах Августа, - очень выразительная.
И тут же началось пояснение, цитирование и поучение. Ладони герра Августа, сложенные словно для молитвы, на самом деле становились орудием для клевания, они были суперклювом, которым Август, словно дятел, вырубал в головах слушателей ровные дорожки знания, тракты понимания, базовые пути эрудиции. Выпрямившись и покачиваясь вперед и назад, он концентрировал на себе внимание слушателей, к которым теперь присоединилось некое хорошо одетое семейство и католическая монахиня. В речь Августа время от времени пытался вклиниться Тило, но, зная, что ему никак не удастся перехватить рычаги управления, бросал слово или пару, чем стимулировал Августа к еще большим демонстрациям красноречия.