Эти куклы назывались "тунчи", так они их звали, и Опитц, чтобы смягчить уже сказанное, сказал, что их делают повсюду, там, где имеются мужчины, ведь мужчины нуждаются в успокоении, и они не могут ожидать, поскольку становятся больными и опасными. Мужское желание должно быть немедленно успокоено, в противном случае мир попал бы в хаос. И такое творится во всем мире. Поскольку мужская похоть настолько сильна, что способна разрушить самих мужчин, у них должно быть нечто такое, что позволит им расслабиться. Для каждого это должно быть понятным и вроде как нормальным. Таких же "тунчи" делают в Альпах, ведь там пастухи уходят на горные луга на целый сезон, так что они имеют право искать подобную форму удовлетворения. Но и в далеких степях, где мужчины пасут стада животных. И среди золотоискателей…
- Повсюду там, где люди лишены женщин, - загоготал Раймунд, который вновь присоединился к ним.
Таким образом, "тунчи" – это часть жизни, а тот факт, что Войнич ничего про них не знал, означает лишь то, что он еще желторотик, и уже обязан сделаться мужчиной. Говоря это, Опитц схватил его за плечо и жестко прижал к себе, к своей мужской, твердой груди. Из майки молодого человека высыпалось несколько лисичек.
Мечислав размышлял обо всем этом, когда переодевался к ужину, когда вытаскивал из носков ломаные елочные иголки, когда снимал с рукава куртки приклеившуюся к шерстяной ткани паутину, когда вычесывал из волос семена, кусочки веток и Бог знает, что еще, абсолютно все, что лес оставляет на нас. Испытывал ли он такое же похотливое желание, о котором говорил Опитц? Познает ли когда-нибудь нечто столь непреодолимое?
Когда он вошел в столовую, все присутствовавшие там повернулись к нему с любопытством и едва скрываемой, хотя и дружественной улыбкой.
На ужин был объявлен запеченный судак и гора картофеля с густым, заправленным сметаной соусом из лисичек, посыпанным петрушкой. Не было ни одного человека, кто не попросил бы добавки. Войнич скрупулезно записал меню этого ужина в своем дневнике.
Все говорили о том, что как только освободится место, то они переберутся в курхауз, в результате чего создавалось впечатление, что в Пансионате для мужчин они проживали временно. Войнич был настолько интеллигентен, чтобы обнаружить, что здесь ведется некая игра, выгодная для каждого, в которой, впрочем он и сам, незаметно для себя, начал участвовать. Ведь никто не верил, будто бы когда-нибудь там освободится место. И он сам тоже не желал в это верить. Возможно, он даже и не желал, чтобы то мифическое место освободилось – ибо тогда ему пришлось бы исполнить собственное обещание и перебраться в главное здание санатория, что было бы катастрофой для его бумажника. Если в Пансионате для мужчин плата составляла, в среднем, сто пятьдесят марок, то в курхаусе необходимо было бы выложить в два раза больше. Понятное дело – там было гораздо удобнее, ведь все на месте, комнаты более комфортны, да и кухня, наверняка, получше; иногда запахи от нее долетали до самого парка.
Лечащиеся из курхауса, когда встречал их на прогулочной тропе, казались более высокими, более чистыми, а их сорочки были более белыми. Они походили на откормленную домашнюю птицу, даже когда они были такими же больными, как другие – у женщин имелась модная уже несколько лет "голубиная грудь", то есть, собранная клубом на груди и на диафрагме масса батиста или шелка, которая производила впечатление, будто бы только что выкипела из узкой, обтягивающей юбки; у мужчин же голова выступала из жестких воротничков, словно бы их подали на подносе к вечернему чаю, а тужурки походили на перья самцов голубей. Лечащиеся одевались на прогулку старательно, словно бы не находились в санатории, а принимали участие в некоем государственном празднестве. Слышимые издали их голоса, доносящиеся с пешеходной аллеи, звучали, словно голубиное воркование. И все, неспешно прогуливаясь, оставляли на тех же дорожках дыры от тростей и зонтиков.
Сам факт владения комнатами в курхаусе облагораживал и давал существенный перевес во всем, что могло случиться на прогулочной тропе – он обеспечивал первенство прохода и занятия места на лавочках, правоту в дискуссиях, преимущество рассказанных анекдотов. Ежедневная прогулка была частью триумфа, который праздновали здесь, в печальной реальности их болезни только лишь потому, что им удавалось по причине состоятельности болеть в лучших условиях и более цивилизованно.
Больные, проживавшие в пансионатах и комнатах, снимаемых в виллах, прогуливались уже другим шагом, более спешным, можно даже сказать – прагматичным, потому что ведущим к какой-нибудь цели, что всегда является чертой людей низкого общественного положения. А уж те, что проживали в Volksheilstätten-Abteilungдля наиболее бедных пациентов, блуждали по территории санатория, словно бы заменяя дорогостоящие врачебные процедуры на самую простую и, быть может, наиболее эффективную терапию воздухом.