Так что ничего удивительного, что как только Войнич замечал, что данная группа приближается, и их пути могут пересечься, он сворачивал в сторону, на ближайший мостик, и шел через ручей, в сторону леса, или же наоборот, в другую сторону, в верхнюю деревню, либо же даже рисковал зайти в кондитерскую или на почту, только бы только укрыться от "земляков". Это было самой серьезной угрозой во время его прогулок.
Чего так опасался наш Мечислав, что так убегал от них? Что с него сорвут ту тщательно выстраиваемую внешность человека, который сам с собой запанибрата, который прекрасно чувствует себя сам с собой и уверен в себе и своих делах? Что его вновь загонят во Львов, пред лица всех тамошних преследователей – в школе на улице, во врачебных кабинетах, в собственном доме? Всех тех врачей, которые озабоченно чмокали над ним? Что его затянут в те низкие, жаркие кухни, где постоянно готовится чернина? В подвалы, где на кучах прорастающей в темноте картошки сидят жабы, а в окнах видны стучащие офицерские сапоги его дяди – левой, левой, парадный шаг, и его рука, что сжимается на плече маленького Мечися?
Он предпочитал принадлежать к тому миру, который его еще не знает, и в отношении которого у него еще есть время определиться. Войнич предпочитал рискнуть, что тот мир когда-нибудь тоже его разочарует, и ему придется вновь куда-нибудь убегать, поехать в какое-то другое, более удаленное место, чтобы не попасть в объятия того прекрасно известного, безнадежного состояния, в котором он является лишь досадой для самого себя и других. И он уже почти что осознавал – что болезнь случилась с ним в очень благоприятном моменте его молодой жизни, давая ему шанс на то, чтобы переформулировать себя, и что, собственно говоря, он должен быть счастлив, что очутился здесь, в этом небольшом силезском курорте, выстроенном над водами подземного озера.
Из всех предписанных ему процедур Войнич сразу же сердечно возненавидел Regenbad[18], душ с температурой от шести до восьми градусов, которым в течение несколько десятков секунд мучили его полуголое тело, стимулируя тем самым защитные силы организма. С самого начала он старался его избегать и жаловался врачу на повышенную температуру или же "слабость", еще и потому, что душевое устройство обслуживал пожилой мужчина с фигурой военного, герр Шварц, который поливал несчастных пациентов с каким-то садистским удовольствием, когда те вздрагивали от ледяной воды. Войнич одной рукой придерживал свои купальные кальсоны, а второй заслонял чувствительные соски, а герр Шварц перемещал шланг с продырявленным наконечником по его бледному, дрожащему телу. Герр Шварц постоянно пытался устыдить Мечислава, покрикивая на него, будто на кадета: "Ну, парень, не нюнь! Побольше сильной воли! Будь мужчиной, а не бабой!". И еще: "Солдат, внимание!". А еще Войничу надлежало поддаться процедурам, названным Strahlendusche[19], которые заключались в том, что заднюю часть головы поливали два раза в день холодной водой. Такие купания должны были пробудить деятельность кожи, усилить и закалить все тело Войнича, а прежде всего: укрепить организм от воздействия погодных условий.
Иногда Мечислав был близок к слезам, а герра Шварца, который проживал в Лангвальтерсдорфе, от всего сердца ненавидел. Помимо него там же работал еще некий Бадемайстер, которого называли просто Оскаром – громадный и толстый амбал, с лысой головой, обычно молчаливый и мягкий.
Когда озябший Войнич выходил, наконец-то, из-под рук палача Шварца, Оскар сильно растирал его шершавым полотенцем и вымешивал его несчастную плоть, словно тесто, растирая по спине разогревающее масло.
Лечебный душ в санатории доктора Бремера (карикатура начала XX века)
В самом начале своего пребывания на курорте Войнич жаловался на легкие поносы и гастрит. Наверняка, все это было результатом перехода на новую пищу и приспособления к здешнему климату и к воде. Доктор Семпервайс прописал ему прием пепсина и – по вечерам – порошка Довера, к которому здесь были весьма привязаны: его образовывала смесь из одной части опиума, одной части порошка рвотного корня и восьми частей молочного сахара, что действовало и как потогонное, и как снотворное средство.