Начался буковый лес, заросли закончились, поэтому Войнич снизил темп. Он обнаружил громадный белый гриб и теперь раздумывал, забирать его или нет, поскольку у него не было ни рюкзака, ни сетки, но никак он не мог проигнорировать столь крупного подарка, поэтому нес гриб в руке.
Нет ничего более красивого, более ошеломляющего леса, чем буковый. В это время года листья уже были темно-красными, и они распростирали над головой Войнича пурпурный свод, отделяющий его от серости осеннего неба. Чистые, серебристые стволы деревьев служили опорой этому громадью, образуя нефы и часовни. Свет попадал сюда, подсвеченный витражами в древесных кронах, где каждый лист был стеклышком, играющий со светом по своим правилам. Войнич шел по главному нефу по направлению некоего алтаря вдалеке, пока что еще невидимого, но все его предсказывало. Это был собор, наполненный лабиринтами, боковыми нефами, склепами под камнями, табернаклями[20], скрытыми в дуплах деревьев; удивительными алтарями, что временно создавались на замшелых стволах упавших буков. Этот собор вовсе не был очевидным, как бывают очевидными человеческие соборы, но ведь и здесь совершалась неустанная перемена: воды в жизнь, света в материю. Все здесь шелестело, вздымалось, набухало, росло и множилось, исходило побегами. Зеленоватый мох и серые лишайники создавали впечатление, будто бы лес выложен коврами – вельветом, бараньими мехами, шерстяным фетром, мягкой фланелью. Почему он не приходил сюда раньше?
Мечислав дошел до какой-то полянки, где воинскими рядами были высажены елки – сюда их привезли из самой Баварии, веря, будто бы они здесь примутся, но те были здесь чуждым элементом. Елки напоминали Войничу прусскую армию, а буки? Буки ассоциировались у него с каким-то красочным экзотическим воинским соединением, которое не идет в бой, но, переполненное гордостью, хвалится мундирами, султанами из перьев, золотыми бликами металла шлемов, а потом застывает, чтобы целыми годами восхищенно красоваться. Такую армию только в оперу, а не на войну.
Он почти что наступил на нее.
Это была поляна, с несколькими березами и дубком, полная камней и мха, который уже прикрыл валунам уста, заглушил их. Здесь была другая Puppe, не та, которую осматривал с Опитцем и Раймундом, чуть поменьше. Собственно говоря, она лежала во мху, а точнее – была мхом, тело ее вырисовывалось четко и обильно, грудями были два камня, а лицо на сей раз из березовой коры, на которой чья-то рука нарисовала углем глаза. Сырость уже размыла их, так что сейчас они напоминали два темных пятна. Все тело кульминировало в одном месте ниже "бедер", в месте расхождения ее ног, между которыми зияла дыра, словно мышиный схрон или вход в кротовую яму – тропка часто используемая, отшлифованная и выглаженная.
Войнич осторожно отступил, глядя под ноги, перепуганный тем, что мог бы наступить на что-то живое. Он глядел со смесью страха и увлеченности на куклу, тщательно сложенную из того, что было под рукой в лесу: из камней, мха, веток, коры, грибов, листьев, глинистой земли. Сейчас он слышал только лишь собственное ускоренное дыхание, потому что ему казалось, будто бы лес замолк и глядит на эту встречу человека с чем-то нечеловеческим, зато храбро имитирующим человеческое. Ну да, здесь все приглядывалось к нему. Мечислав буквально чувствовал, как некий ультравзор проникает под материал войлочной куртки, под вязаный вручную свитер, льняную рубашку, хлопчатобумажную майку… Это было ужасно неприятно, сравнимо с тем, как его тело экзаменовал доктор Семпервайс. Войнич отступил на шаг готовый тут же возвратиться в деревню. Только ведь он еще не насмотрелся на это вроде как создание природы. Понятно – это были делишки тех углежогов с перепачканными лицами. Мечислав невольно представил, как они совокупляются с Puppe, прозрел в своем воображении горячность мужской похоти, ее нетерпеливость и господство. Нечто подобное он видел всего раз, в деревне, в сарае – равномерно движущиеся ягодицы деревенского парня, безымянного, который своим телом покрывал их служанку, что доила у них коров. То было какое-то неясное предсказание насилия и крови. Мальчик чувствовал исходящую откуда-то из средины живота жаркую волну страха, которая вскоре охватила его всего, до самых кончиков ушей. Потом ему показалось, что фигура из лесной подстилки застонала, как шевельнулось бедро, словно бы из-под земли его выталкивала наверх какая-то сила. Мечислав вытаращил глаза, но иллюзия исчезла.
То ужасно неприятное чувство, будто бы за тобой следят, достигло апогея. Войнич резко вспотел. А еще его напугало то, что сумерки опускаются столь быстро. Медленно, стараясь не шуметь, он отступил спиной с поляны, а потом, вытягивая свои длинные ноги, практически сбежал в деревню, клянясь про себя, что больше сюда ни ногой.
20
От латинского tabernaculum – шатер. Здесь: декоративно оформленная ниша со статуей святого.