- А какие-нибудь другие рисунки у тебя есть?
Тило кивнул.
- Только все это не вопрос развлечения. Штука смертельно серьезная.
Тило передвинул мольберт напротив окна.
- Зачем мне было бы тебе в этом отказывать? Не будем ждать, гляди!
Он поставил перед Войничем небольшую картину маслом, на которой был изображен горный пейзаж. Трудно было сказать, какую часть света тот представляет, потому что горы имели несколько фантастические, преувеличенные формы, они выглядели, словно были сделаны из воздуха. А на них дополнительно высились какие-то невозможные строения. В центре клубилась зелень оливковой рощи, но взгляд сразу же привлекала группа живописных и драматических персонажей.
- Так ведь это же Авраам. А это – Исаак. Да каждый дурак это узнает, - завял Войнич, уверенный в своей правоте.
- Люди здесь не важны. Сощурь глаза.
Мечислав неуверенно улыбнулся. Глянул раз и другой. Он ожидал какого-то движения в картине, как в случае кубов, которые внезапно бросились танцевать, но здесь ничего не происходило.
- Ты смотри, не болтай, - пожурил его Тило.
Картина изображала жертвоприношение Авраама и все то, что обычный человек, воспитанный в христианской религии знал о тех событиях из далекого мифологического прошлого. Вот Бог, желая испытать своего верного слугу, потребовал, чтобы тот принес в жертву своего любимого сына. Для этого Авраам отправился с Исааком в безлюдное место, где приносили жертвы, и там уже собрался лишить жизни сына ножом. Бог почувствовал себя настолько удовлетворенным послушанием человека, что в самый последний момент удержал с помощью своего ангела и руку, и нож. Картина, которую сейчас открыл мне Тило, представляла наиболее драматический момент – нож, ведомый рукой отца и силами гравитации, уже направляется к шее парня. Дитя, совершенно не осознавая этого, покорно ожидает того, что произойдет. Ангел, вися в воздухе, со всей своей ангельской силой пытается остановить руку отца. По положению тела видно, что это вовсе не легко, потому что ладонь Авраама уже набрала разгона, и прямо сейчас нож с огромной силой ударит по нежной шее ребенка. Многое можно было бы сказать по лицу ангела, но оно было спрятано за золотыми ангельскими волосами, в какой-то неожиданной на лице небесного существа тени, можно даже было судить, что это лицо некоего бородача, хотя у ангелов нет пола и – тем более – бород! За спиной отца зияла дыра в зелени, и это темное пятно привлекло внимание Войнича, что-то там творилось, что-то поблескивало, что-то переливалось, оттуда глядели какие-то глаза.
Херри мет де Блес "Принесение Исаака в жертву", ~1540, 56.2 x 86 см, Cincinnati Art Museum
Он придвинул картину еще ближе к глазам, уставшим, но сконцентрированным настолько, что начавшим слезиться от усилия– вид слегка размазался, а пейзаж превратился в пятна охры и зелени, бронзы и разбавленной серости Картина превратилась в то, из чего, по сути своей, и состояла – пятна и полосы, мазки кисти, какие-то пятнышки, которые соединялись в группировки неясных и неопределенных форм. И когда внимание смотрящего уже было хорошенько усыплено, тогда-то из картины выплыл новый вид, давние контуры сформировались в нечто совершенно иное, чего перед тем, на первый взгляд, там не было, но которое ведь обязано было там находиться, раз он сейчас это видел. Войнич испуганно вскрикнул и повернул взгляд к Тило. Тот удовлетворенно глядел на приятеля.
- Что ты увидел? – спросил он.
- Нечто вроде как… Сам не знаю. Лицо… тело? Что-то живое?
- Каждый видит по-разному. Проекция. Это и есть, собственно, Херри мет де Блес, - сообщил Тило.