Войнич, конечно же, согласился и предложил присесть на лавочке под домом.
- Нет, это обратит внимание других. Пойдемте. Я проведу вас в курхаус на обед.
И они вернулись на прогулочную тропу.
- Я уже говорил вам, только не сказал всей правды, - Фроммер снизил голос и признал: - Я - полицейский, герр Войнич. В Гёрберсдорф прибыл прошлой осенью после чудовищного преступления, произошедшего здесь в ноябре. А поскольку здоровье у меня слабое, начальство позволило мне здесь лечиться и одновременно вести следствие. На многое они и не рассчитывают, поскольку дело известно полиции уже много лет, вот только до конца его довести не удастся.
Войнич не понял:
- То есть как это "не удастся"?
- История повторяется уже много лет, но, вероятно, все это длится издавна, только перед тем все удерживалось в тайне, тем более, что убитыми были углежог, пастухи и местные жители низкого рода. Но в последние годы жертвами сделались лечащиеся здесь люди, поэтому дело в Бреслау было возобновлено.
- Зачем вы мне это рассказываете, герр Фроммер? Могу ли я как-то помочь в следствии?
- Ладно, скажу, ничего не скрывая: я опасаюсь за вас.
- За меня? Опасаетесь? Но что я, Боже правый, имею со всем этим общего? Думаете, будто бы я верю в те глупости про месть лесных тунчи? Во-первых, если бы все именно так и было, об этом писали бы все газеты. Во-вторых, если это продолжается уже много лет, убийца должен был бы быть старцем мафусаилового возраста…
- Либо же быть бессмертным, - бросил Фроммер, но тут же сменил тон на более предметный: вы издалека, здесь у вас никаких связей нет. Что бы вы ни сделали, всегда останетесь как бы "снаружи". Я следил за вами, вы именно такой тип. Никто особенно бы и не интересовался, если бы с вами что-нибудь сталось…
Войнич остановился и всем телом повернулся к Фроммеру.
- Вы ведь шутите, правда?
Тот даже не приостановился и ловко обошел Войнича, подходя к витрине кафе, где на красивых подносах лежали пирожные.
- Я веду следствие и со всем вниманием приглядываюсь ко всему, - сказал он. – Наблюдений собралось много, и постепенно я начинаю видеть целое. В нужный момент я сообщу, что уже открыл. Пока же прошу вас сохранять максимальную бдительность.
- Что вы открыли? Теперь-то вы от меня не убежите. Поначалу вы пробудили во мне любопытство, а теперь хотите отправить меня подальше…
- Могу только лишь сказать, что не исключаю сверхъестественных причин.
Фроммер повернулся, оставляя Войнича в состоянии крайнего изумления.
12. ПАН ПЛЯСУН
Нет, конечно же, не следует считать, будто бы пациенты доктора Семпервайса проводили время в Гёрберсдорфе только лишь в прогулках и ужинах. В нашем рассказе мы пропускаем те монотонные осенние дни, которые состояли только лишь из лечебных процедур, врачебных исследований и вылеживания. Ну и из скуки, которая здесь присутствовала повсюду, словно сырость. Дни растягивались широко, смело заходя за пределы сумерек и перенося существование и на вечера. В курхаусе свет иногда горел до самой полуночи, хотя ночной покой был обязательным. Между домами мелькали чьи-то тени, Лукас куда-то исчезал и возвращался, похоже, хорошенько под хмельком, с телом, распаленным женщинами. К его темно-коричневому пальто цеплялись пуховые гусиные перышки.
Можно было бы понять страсть обитателей Гёрберсдорфа к гусям, ибо повсюду в округе были какие-то пруды, потоки, озерца, как будто бы подземная вода пробивалась наверх, все время напоминая о себе, что она есть, что существует. Возможно, в этом обилии воды была некая небольшая угроза – вот что бы случилось, если бы вся эта вода решила когда-нибудь вылиться на поверхность этой котловины.
Этим пользовались присутствующие здесь повсюду гуси. Крайне вежливо два раза в день они путешествовали из своих спален, которые делили с курами, к водным бассейнам. Впереди всегда шествовал гусак с обильным подгрудком, бдительный и настороженный, а уже за ним весь его гарем дам в белом, расшумевшихся, словно бы они комментировали все, что встречали на своем пути. Гусак иногда любил погрозить лечащимся, вытягивал шею и пугал, что прямо сейчас как ущипнет… Лечащиеся дамы убегали с писком, и всегда это было хоть какое-то разнообразие скуке санаторного дня. Повсюду валялись гусиные перья, и большие, которыми можно было бы записать данную историю, и маленькие, пуховые, что терялись птицами в ходе купания или же выдергивались во время рьяных гигиенических процедур. Ветер носил их над прогулочными аллеями, над мостиками на ручье, а некоторые плыли высоко над крышами домов и наблюдали оттуда людской мир. Еще им нравилось цепляться за людскую одежду, и жест одновременного снятия перышек друг у друга был здесь привычным, посредством него выражалась даже некая взаимная ласка, рождающаяся из чувства солидарности больных и – из-за этого – обреченных на смерть людей.