— Тогда займись хозяйством, — сонно заспорил эльф, недовольно хмурясь. — Постирай что-нибудь, приготовь поесть с утра. Приберись, наконец.
— Шовинист. Тебе, как никому другому должна быть понятна тяжелая бабья доля, — фыркнула я.
— Что ты имеешь в виду?
— Да так, ничего, — я уткнулась носом в грудь любимого. — Спокойной ночи. Я люблю тебя, вечный эльф ты мой, блин, ненаглядный.
Ночь прилетела, крыльями филина ласково накрывая палатку, кутая в наступившем безветрии и безмолвии. Хищный ночной страж охранял опустившийся на землю покой, не позволяя нарушить молчание тишины, бережно и зорко озирая владения, точно зная, что в остром, загнутом клюве своем он несет опасливую, полоумную бурю, готовую унести ввысь и палатку, и лагерь, и даже весь лес окрест, чтобы приучить к небу. Казалось, даже звезды прекратили сиять также ярко, как и всегда. Мир решил замереть, остановить свой безумный бег по кругу, вдохнуть полной грудью и отдышаться немного, прежде чем вновь пуститься в свихнувшийся пляс, продолжить нести за собой жизни своих обитателей, и всех, кто к ним привязан.
Я лежала, слушая едва различимое дыхание Йорвета. Он заснул рядом, тихий, как и всё, что есть рядом, не ломая и не разрывая собой упавший вокруг нашей палатки покой, погружаясь в него и сливаясь, как цельный и главный из элементов картины художника, познавшего пустоту и отрекшегося от всего мирского. Эльф весь был как целый Мир, и будто бы часть другого, более объемного и глобального Мира, тщательно выстроенного кем-то вокруг, центр притяжения которого долго пульсировал, как живое, сильное и тренированное сердце, и… Вдруг замер, предчувствуя, что его вот-вот сотрут растворителем, безжалостно, жестоко и вероломно.
Но я, лежа рядом с любимым, не чувствовала себя полноценным персонажем создавшейся композиции. Меня словно вписали грубыми мазками ученики, стараясь заполнить случайно образовавшуюся пустоту, но оставили для того, чтобы я последней увидела красоту картины изнутри, из самой сути, и потом несла это знанье в себе, чтобы передавать кому-то еще.
Живое свидетельство жизни, которой никогда больше не наступит. Живое свидетельство жизни людей, которых никогда не было.
И которых больше не будет.
Повинуясь внутреннему чувству, я встала с постели и потянулась за одеждой. Я знала, что меня ждут. Ждут давно, но не смеют нарушить мой сон, опасливо боясь сделать лишний шаг и причинить еще больше боли, которая, как первая волна прилива, окутывает похолодевшие пальцы ног, и ты точно знаешь, что вода будет лишь еще прибывать. Приоткрыв полог, я кинула взгляд на Йорвета, любимого и родного, и понимая, что один только эльф и удерживает меня здесь, несмело вышла под крупные снежные хлопья.
Он сидел на дорожной котомке, угрюмый и печальный, но, впервые, нежный и хрупкий. Казалось, задень Его пальцами, и Он рассыплется, как дорожная пыль, которую я познала вдоволь, блуждая рядом с Ним. Белый снег застревал в волосах, сливаясь с Ним, серебристым сугробом стекая по скрючившейся спине, делая старцем Мужчину, который не одряхлеет уже никогда. Трубка, набитая табаком, выбрасывала вверх густой дым. Желтые глаза светились, улавливая блеск звезд и луны, пробивающийся по крупицам сквозь сумрачные тучи-крылья бессердечной птицы, хладнокровно отмерившей срок для прощания. У меня не было сил улыбнуться, лишь судорога, с помощью которой я прятала слезы, и не имела даже возможности выговорить хоть что-то Белому Волку, уходившему от тех, кого Сам приручил за теми, кто приручил Его.
Геральт подвинулся, уступая место на маленьком клочке котомки. Я бессильно упала рядом, делая вид, что просто присела, и прижалась к нему, слушая молчание и наслаждаясь мгновением, когда слова больше не имеют значения. Ведьмак приобнял меня одной рукой, и пустил вверх кольцо дыма, и внутрь его еще одно, которое, проходя сквозь первое расширилось и поднялось выше, распадаясь на пару секунд позже. Кольца исчезли, теряясь в воздухе, подарив ему прогорклый запах табака, который также сгинет с первым порывом ветра.
— Я ухожу следом за Цири, — проговорил ведьмак почти неслышно. В голосе его была уверенность, твердость, которую невозможно сломать.
— Я знаю.
Он замолчал, прижав меня ещё сильнее. Тишина, едва нарушившаяся, вновь восшествовала на трон. Мы сидели рядом, одни в целом мире, и точно знали, что сколько и чего бы мы не сказали друг другу, этого все равно будет мало. Слова окажутся вязкими, как глина, и будут застревать спазмами слез в горле, а потому сейчас будут излишними. Необходимыми будем только Мы сами. Окутанные призраками воспоминаний, недвижимые, нерушимые, но единые и близкие. Я чувствовала каждой клеточкой, что Геральт, как и ваша отчаявшаяся слуга, внутренне вызывает образы и эпизоды, в которых мы были вместе: от встречи и моего обрушения на ведьмака, через Каэр Морхен, Вызиму, Флотзам и Верген, продолжаясь по Лок Муинне, а потом и через Ничейные Земли и дальше, до сегодняшнего дня. Каждый метр, каждый шаг нашего совместного Пути, который прерывался, петлял, но все равно восстанавливался в минуты нужды, мы продолжали идти в ногу, в одном направлении, рядом.
Время сделало ход, и следом за ним закончился снегопад. Филин ночи взмахнул тяжелыми крыльями, и улетел, уступая место первым лучам рассвета на линии горизонта. Ведьмак встал, отряхивая волосы от налипшей влаги и поднял на меня взгляд усталых, грустных, но навсегда родственных, желтых глаз. Я поднялась к нему, снизу-вверх смотря на самого близкого из людей, как всегда и глядела на своего благородного рыцаря.
— Я люблю тебя, Геральт, — я прижалась к другу, до хруста сжимая ребра, чувствуя, как у обоих перехватывает дыхание и сердцу тяжело биться в узком пространстве.
— Я тоже люблю тебя, доченька, — ответил Белый Волк глухо, гладя меня по волосам. Я закусила губу. Orifann’ы не плачут, чтобы не расстраивать своих отцов. Они впитывают свет звезд, но также, как и ведуны, не позволяют ему скатиться по щекам, зная, что они превращаются в лезвие, больно и глубоко входящее в больное, усталое ведьмачье сердце.
Геральт отстранился. Закинул котомку на спину и отправился в сторону Аэдирнского лагеря, чтобы приготовиться к грядущему, последнему своему, путешествию. Я смотрела в удаляющуюся широкую спину, перечеркнутую двумя мечами, до тех пор, пока она не скрылась среди лысых деревьев, в темноте предрассветных сумерек.
И только в палатке Йорвет узнал, что Orifann’ы, конечно, не плачут. А дочери, пусть и приемные, теряя отцов, льют слезы, из потока которых, по каплям, и образуется Стикс…
====== Глава 43. Беспредельная жажда иного. ======
Я много раз путешествовала через миры, благодаря дружбе с одним известным и крайне жадным до неприятностей, принцем Асгарда. Разумеется, по большей части это были нелегальные переходы из одного мира в другой, разительно отличающихся от стандартного перемещения методом «Хеймдалль ткнул мечом в золотую штуковину». Именно в лазейках, кротовых норах, оставшихся от сотен тысяч Сопряжений Сфер, происходящих во Вселенной постоянно из-за магии, технологий или по велению левой пятки Бога, лучше всего можно прочувствовать, что из себя представляет то место, в которое тебе предстоит перейти.
Мне встречались тоннели, полные отвратительного жира, который липкими каплями оседает на коже, и ты мечтаешь только о том, чтобы сила кинетической энергии поскорее выплюнула тебя обратно на твердую землю. Желательно, поближе к душу. Попадались и тоннели, полные мельчайшего песка, царапающего стеклянную поверхность очков крошечными частицами, полирующие кожу до идеальной гладкости. Видела я и абсолютно пустые, во всех смыслах слова, Точки Перехода, когда ты и себя-то прочувствовать до конца не в состоянии, не то, что поле Иалу*. Внутри уже не веришь, что сам когда-то существовал, а не являл собой чью-то бессмысленную иллюзию воспаленного разума.
Граница мира народа Ольх представляла собой густой клюквенный кисель. Именно эту пикантную кислинку я почувствовала на языке и в носу, когда лазейка между мирами с радостью вывалила меня на заснеженную площадку, укутанную белым, как и весь остальной парк. Жесткая посадка придала мне сил, отвлекая на пару мгновений от тяжких дум о судьбах Родины и близких людей. Оглянувшись, я злобно сверкнула глазами в сторону межпространственной дырки, и, поняв, что она не восприняла меня всерьез, показала ей средний палец. Видимо, не стерпев таких обид, Точка Перехода презрительно выплюнула в мою сторону Цири. Княжна могла бы сделать крутой финт и приземлиться на ноги, если бы под теплые, подбитые мехом ботинки, не попала ваша покорная слуга. Надежда Всего Эльфийского Рода бумкнулась сверху на «старшую сестру» и мгновенно запуталась в тех одежках, которые на нее нацепили для лучшего сохранения тепла. Теперь вредный тоннель, а следом и меня, одарили отборной краснолюдской матерщиной, в творческом завихрении слов которого определенно прослеживался талант Золтана.