Итак, что мы имеем: Локи, асгардская королевская задница, не выходил на связь уже несколько дней. Звонить ему самой нет возможности — трикстер как-то говорил, что и зайца можно научить курить, в смысле, меня пользоваться магией, но наши тренировки свелись к банальному: «Да ты просто тупая!», «Зато красивая!», «Одно другому не поможет!». Побившись пару месяцев, принц, от природы не обладавший большим терпением, сдался и плюнул на это дело, сдаваясь под властью обстоятельств и моего скудоумия. А теперь, может, и на меня забил. Иначе где его носит так долго?
Еще беспокоил Йорвет. Когда мне было девятнадцать, всё, что происходило с нами обоими, казалось куда проще, во всяком случае, мне. Типа, люблю, жить не могу, я вся твоя, и живи с этим, остроухая гнида, как хочешь. Но сейчас, когда мне аж за двадцать и скоро пора будет паковать манатки в дом престарелых (я уж не говорю, что на кладбище мне постоянно ставят прогулы) ситуация коренным образом изменилась. Точнее, преобразилась и отнюдь не в лучшую сторону. Если разобраться, напрячь мозг и подумать, то… Я все равно не понимаю, как умудрилась полюбить это пафосное, унылое, одноглазое нечто с заскоками расиста-антиглобалиста, походника-аскета и просто идеальной мрази в одном флаконе? Впрочем, даже сейчас, с трудом пережив несколько суток рядом и поразившись глубине его неприязни ко всему, что не являлось сколько-нибудь эльфийским, я не могу утверждать со стопроцентной вероятностью, что Йорвет мне безразличен. Наверное, это карма. Или магнетизм судеб. Из жизни в жизнь этот треклятый эльф подводил меня к Старушке с косой за руку, знакомил, не самым галантным образом убивая, но всё равно, я как бабочка-камикадзе, летела на встречу своей трагично обрывающейся судьбе и только успевала сделать «цверк-цверк» крылышками, перед тем как сгореть нахер в очередной раз.
Так, стоп. Аня, успокойся. В этот раз ничего не случиться, если ты не позволишь. Надо просто держать себя в руках. Включить голову и прекратить быть дурой. А это ой как сложно, блин, сделать.
— Аня, можно вопрос? — раздался голос моей любимой чародейки из-за ширмы.
— Жги, орандж-тян!
— Чего? — не поняла Трисс. — Не важно. Ты вообще платья любишь?
— Да не очень, — ответила я, подозревая неладное. — Обычно я в них выгляжу, как баба на чайнике. И не удобные они, всё продувает. А ещё…
—Тебе стоит срочно сменить свое отношение, милая. Лия уже постирала твои вещи, а голой в таверну идти нельзя.
Попав в корчму, первым делом я заявила, что чай для меня может оказаться слишком крепким пойлом, поэтому я требую хорошего, качественного и сладкого винишка. Такое заявление быстро было принято на веру и оценено старыми товарищами на все сто по пятибалльной системе. Быстренько организовав даме специфичное, но вполне приятное на пробу красное полу-сухое «Красавица Виковарро», настоящие краснолюдские джентльмены справились о его вкусовых достоинствах, качестве, порассуждали о способах взращивания особого сорта винограда, подсказали, как добиться правильного послевкусия у хорошего вина, и дабы способствовать лучшему нанесению информации на кору головного мозга, налили в изящный бокал чистого спирта с клюквенным морсом. В принципе, ничего нового. Я всегда знала, что мои старые товарищи краснолюдских кровей, почти все, поголовно, страдают той редкой формой алкоголизма, при которой человек либо пьёт литрами и почти не пьянеет, либо же, напротив, принимает всего одну маленькую пинту алкоголя на грудь и получает путевку по самым туманным частям философии бытия. В общем, ребята дошли до состояния легкого опьянения не быстро — часа за полтора, искренне празднуя вместе со мной «археологическое открытие, способное перевернуть понимание межрасовых отношений». Так, во всяком случае, сказал известный поэт, бард и балагур в одном флаконе, Юлиан Альфред Панкрац, виконт де Леттенхоф, которого, слава богу, всё равно звали Лютиком.
Боязно ожидая, что моё появление может сгенерировать ракетный град вопросов про Анику, заданный в духе краснолюдов, а значит — не всегда самых удобных, я при первой же возможности пыталась нести любую чушь, которая зарождалась в чертогах моего разума:
— Говорят, что у людей с холодными руками тёплое сердце, — втирала я Хиваю. — А я говорю, что внутри людей с холодными руками идёт многолетняя война между скандинавскими племенами эритроцитов и лейкоцитов, — друг многозначительно кивнул, делая вид, что понимает, о чем я говорю. — Ежедневно тысячи славных воинов бьются в холодных владениях Одина, умирают и по сосудам отправляются в сердце-Вальгаллу, где их ждёт Рагнарёк — битва между высшими богами и хтоническими чудовищами.
Золтан многозначительно хмыкнул, и попытался увести тему в более привычное русло и поговорить о чем-нибудь приятном, например, о правильных способах ставить брагу в темном и прохладном месте так, чтобы жена не нашла заначку по запаху. Оказалось, что Трисс и Лия давно провернули всю необходимую работу по распространению правильной и единственной версии моей жизни, тщательно продуманной еще в первом разговоре с чародейкой. Иначе говоря, барышни со скоростью паблика растарабанили по сарафанному радио от волшебного информбюро абсолютно всю полученную информацию про мнимую, но бушующую, бьющую ключом (иногда гаечным и по голове) мидгардскую жизнь. Поэтому ко мне не приставали, предпочитая не грузить гостью, понимая, что любой человек имеет право на культурный отдых.
Настроение у кампании летело на уровне стратосферы, веселые краснолюды наперебой горланили матерные частушки, изредка треплясь о политике, религии и других самых разнообразных вещах. Казалось, что всё, что окружало меня, достигло нужного уровня дзена по шкале просветления. Расслабленная, успокоенная знакомой, пусть и слегка позабытой атмосферой, я впервые за долгое время чувствовала какое-то внутреннее спокойствие и умиротворение. Трубадур, как самый большой ценитель искусства и вовсе решил захватить меня в информационный плен, пытаясь выведать невозможное все о нашей поэзии и своих коллегах. С гордостью продекларировав стихи Байрона, Пушкина, Дикенсон и других литературных гениев, пытаясь превратить их более удобоваримый местный вариант в процессе перевода на Общий, добила я творческую составляющую души поэта только Маяковским и Сологубом. Параллельно, пока я вдохновенно и проницательно, практически в лицах рассказывала «Сто сорок солнц закат пылал…», мою голову посетила ужасная мысль, не отпускавшая отчаяньем и болью: Как? Каким образом фиговина, типа «Тает лёд», стала для мидгардчан чуть ли не вершиной поэтическо-песенного искусства? Впрочем, факт этот я благоразумно скрыла, оставив представителя местной богемы в приятном неведении.
— Я тоже, знаешь ли, великий поэт! — не пускаясь в лишнюю скромность, сообщил Лютик доверительно. — Признанный, между прочим, и во всех королевствах! Сегодня, например, будет выступать Присцилла, моя близкая… кхм… подруга. Мы вместе приехали с ней из Новиграда с новой концертной программой, а узнав, что приехала подруга Аники не сумели отказать себе в удовольствии продемонстрировать наши таланты. Дак вот, она будет петь мои баллады! Точнее, только парочку, но про знакомых тебе персонажей.
— Про Геральта и Йеннифер? — улыбнулась я, припоминая, как же он меня с ней достал. Лютик выступал с этой «песней» в каждой таверне, где знакомил обывателей со своим творчеством. Баллада о Белом Волке была не просто мега хитом, а классикой своего времени, бессмертным и бессменным лидером местных чартов, практически платиновым синглом маэстро, прославившим его в веках. Когда он еще заводил первые заунывные строки про ведьмака и чародейку, в зале подпевали абсолютно все, и даже звери иногда подвывали, попадая в чарующий тембр мастера. Бывало, что он пел её по три-четыре раза за вечер, а я, уже через неделю совместных странствий, помнила каждую строчку даже во сне, до тошноты, до физического отвращения к тексту. Поэтому я просто люто ненавидела каждый аккорд. — Кажется, я даже знаю примерное содержание…
— Эх… — пиит* огорченно вздохнул. — Аника рассказывала, да? Геральт и Йен знамениты, ибо каждая таракашка от залива Праксены и до самого края драконов, знает их историю. И раз уж сии скромные опусы дошли до вашего мира, значит, мой поэтический долг исполнен. И все же приятно, черт возьми, что Ани не забывает старого друга.