За спиной зашуршало — Кэрроу встала с земли и смотрела на него. Худые пальцы сжимали сломанную волшебную палочку. Тесей смотрел на нее безо всяких чувств. Убьет? Получится у нее заклинание? Он не стал дожидаться ответа. Нужно просто идти, вот и все. Он это и сделал — отвернулся и просто пошел.
========== Эпилог ==========
Лилль, Париж, Руан. Железная дорога между ними. Тесей смотрел в окно поезда, а мысли жили своей жизнью, коротко отстукивали в ритме колес. Певереллов не убивали. Не убивали магией. А Риччи — да. Кто? Ищи, кому выгодно. Выгода была у Искателя Даров. Он нашел Риччи на могиле Дафны и убил его ради камня. Дальше мысли не шли.
На досках к корабельному борту, в нескольких часах от родной земли, его накрыла вдруг паника, и он оглядывался и оглядывался на берег: что-то забыл, чего-то ждал? Потом была словно трансгрессия, растянувшаяся на часы: такая же невозможность что-либо сделать, потому что ты не здесь и не там. А потом Саутгемптон. Люди, расспросы, бумаги. И снова стук колес. Певереллов не убивали. А Риччи — да. Легко, быстро, чудесно. Почему та женщина это сказала? Сейчас это казалось ему самым важным вопросом на свете.
«Станция Локвуд».
Тесей перечитал это знакомое название на стене за окном, а поезд уже двигался дальше, и живая изгородь на сером склоне тянулась скачущей линией, как будто кто-то огромный рисовал на холмах нечто веселое и зубастое. Эта мысль пришла легко. Он уже думал так. Видел это.
Это были знакомые места.
И что-то в нем зацепилось за эту изгородь и тянулось, раскручивалось так быстро, что не удержать, из-под этих четырех лет, из-под всех его почти трех десятков. Он видел эти яблони, этот ручей, этот старый мост среди камышовых зарослей. Он это видел, был здесь, правда! Он просто потом заблудился.
Остаток дороги Тесей сидел, закрыв глаза. Локвуд, затем Берри Брау, и Хокли. В словах есть магия, и она лилась из памяти, как после Приори Инкантатем. Берри Брау и Хокли, «Живой!», и строчки из писем, и дюжина разных акцентов в едином «За дружбу старую — до дна!». Violettes de Toulouse на лиловой коробочке. «Займись любовью со мной». А потом движение замедлилось, остановилось, загремели двери, зазвучали голоса: встречающие и вернувшиеся. Может, у него и были с собой какие-то вещи, но он забыл, бросился из вагона, как из лесной чащи. И не понял, изменились ли они, новым было само это узнавание: это родители, это брат. Может — наверняка! — Ньют изменился, вырос, повзрослел, но главное это был он, и Тесей вцепился в него как в соломинку, сквозь зрелище висящего на колючей проволоке тела, он погиб, спасая их окопного пса…
— С возвращением, — немного придушено выдохнул брат, и Тесей выпустил его, взял себя в руки.
Дома все явно не знали, что с ним делать: пытались разом и угодить всем чем можно, и боялись, как будто он в любой момент может рвануть не хуже бомбы. Они знают, что такое бомба? Или что такое кино? Его спрашивали и боялись услышать, рассказывали и боялись, что он не хочет слушать… Но было хорошо, все это.
Мама суетилась насчет чая и сервиз под ее нервными чарами звенел как колокола, когда пламя в камине вздрогнуло и окрасилось в зелень, очертив лицо министерского секретаря.
— Мистер Трэверс хотел бы нанести краткий визит, — сообщил тот, и Тесей в ответ поднял свою чашку:
— Привет, Гарри. Хорошо.
Секретарь исчез, и пару минут спустя из пламени на ковер шагнул начальник. Поправил пиджак и поприветствовал собравшихся, кашлянул, меряя Тесея взглядом. Снова кашлянул. Потом сказал:
— Рад видеть.
— Я вас тоже.
Под взглядами четырех сидевших в гостиной Трэверс немного наигранно похлопал себя по карманам и извлек из одного волшебную палочку.
Тринадцать дюймов ясеня и единорожий волос. Четыре года не видел, но помнил наизусть.
Трэверс протянул палочку Тесею.
— Подумал, тебе не терпится.
Раньше он воображал, что в этот момент будет попросту плакать от счастья, но почему-то не стал.
— Спасибо, сэр.
Тонкая всемогущая трубочка легла в пальцы идеально, как ключ в свой замок, но и только. Магии не случилось. Тесей вспомнил свои мечтания о сотнях патронусов и застегнутых чарами пуговицах, усмехнулся. Что ж, ожидание поцелуя иногда лучше, чем сам поцелуй. Он сунул палочку за пояс и спросил:
— Как дела в Министерстве?
Для разговора о делах они вышли в заснеженный сад, и Трэверс вручил ему папку с пергаментами и явно магловскими бумагами.
— Ты писал про Певереллов и Блэка. Я связался с коллегами в Париже, они направили мракоборцев, целителя тоже, проверили все, что смогли. Картину целиком уже не восстановишь, мы еле добились права на эксгумацию, но это не убийство. Твоя Кэрроу нарушила статут и ее за это привлекут, конечно, с отягчающими вдобавок, но здесь она не причем. Та барышня была так на так не жилец.
Тесей переворачивал страницу за страницей. Эмболия, что-то про артерии, про усугубившую наследственную болезнь травму при взрыве здания, излишек кальция в сердце, ишемическую болезнь. И простой и понятный итог этой очередной бессмыслицы: «мгновенная смерть». Ему вдруг захотелось уволиться прямо здесь и сейчас. Хватит с него Вердена, иприта, Авады и эмболии, хватит всех этих сучьих слов. Трэверс что-то говорил, но Тесей не слушал и воображал себе дом где-нибудь в Корнуолле, в глуши, где он сопьется старым огденским, потому что ни в одном другом финале все равно нет смысла.
Или он мог бы вырастить сад. Цветы. Завести собаку. Даже две.
Или семью.
Которую не сможет защитить точно так же, как не защитил ни Риччи, ни своих солдат, никого.
Уилл Макшей орет поверх грохота пальбы и человеческого и собачьего воя: «Я его вытащу, я быстро!».
У него было столько шансов сдохнуть со смыслом. Почему он остался жить ни зачем?
— А что Блэк? — спросил Тесей ровно и получил ожидаемый ответ:
— Убит. Авада Кедавра и посмертная трансфигурация. Заметали следы.
Тесей вспомнил, как познакомился с Риччи: уже в Европе, в землянках позади окопной линии, где сам он пытался переварить этот нашпигованный пулями и проволокой реальный мир, а Риччи смеялся с другими парнями и рассказывал, как Дафна предсказала ему судьбоносную встречу, а он ответил, что она рассказывает ему о прошлом, а не будущем— он ведь ее уже встретил!— и потом наврал в призывном пункте про возраст, потому что от фрицев до Парижа так близко, не ждать ведь еще год, чтобы защищать от них Дафну. Во всем этом бесформенном ужасе он видел что-то ясное и нормальное, знал ответ уже тогда, когда Тесей еще даже не задал вопросы.
— Французы займутся этим делом и сообщат о результатах, — говорил Трэверс, — но след остыл, ты сам понимаешь.
Понимал. Поблагодарил, предложил начальнику остаться на ужин, от чего тот отмахнулся, протянул Тесею руку — пожать на прощание — пожал, а потом снова махнул ей и сгреб его в короткое свирепое объятие.
— Рад видеть.
Тесей почувствовал, что улыбнулся.
— И я вас.
Трэверс трансгрессировал, а Тесей постоял еще немного в пустом саду, наслаждаясь холодом, с которого запросто можно уйти. Никому не станет лучше, если он и правда уволится и сопьется. Ну, разве что у Огденов чуть вырастут продажи, но это вряд ли стоит того.
В министерстве его ожидали только с нового года: «переведешь дух, побудешь с семьей», и этим Тесей и занялся. Все происходило как в Париже: он был неистово счастлив от птичьей возни за окном, пахнущих чистотой простыней и того, как вечером подвыпивший народ разбредается по домам из «Трех кентавров» неподалеку, не ел ничего вкуснее и не видел людей красивее. Но совпадение было неполным.
Конечно же.
Несколько раз он садился писать ей, но понимал, что не может сказать ничего. Обвинять ее за то, что она не сказала ему про Риччи? Нет смысла. Спрашивать, почему она сделала это? Он и так знал. Сожалеть, что она не такая, как ему бы хотелось? И он сидел перед пустым листом и бесстыдно надеялся, что она справится лучше. Каждый раз, когда в окно стучала сова, каждый раз не та. Он был достаточно взрослым для того, чтобы знать: людей не переделать, их можно только принять или не принять как есть. Он знал, но разве не пытался все равно переделывать, не считал себя правильнее, чем, к примеру, Ньют? Подумав так, Тесей принялся деятельно принимать людей как есть, начав с брата, который встретил его внезапный интерес к своей работе и маминым гиппогрифам с прямо-таки оскорбительной опаской.