А потом было Рождество.
Он купил подарки — бестолково дорогие и удивительно наугад, не уверенный, пережили ли знакомые ему версии одариваемых эти четыре года. Маме еще нравится тот гоблинский бэнд? Джо и Артемис из министерства еще играют в шахматы? В доме пахло индейкой и хвоей, столько шариков и мишуры он не видел за всю жизнь и в жизни так мало не делал днями напролет.
— Нужна помощь?
— Ну что ты, просто отдыхай.
— Я не развалюсь от работы.
Мама кивает так рьяно, словно пытается вытряхнуть из головы настоящие мысли.
— Конечно нет! Тогда займись морковью, ладно?
Это было здорово — эти ровные морковные кругляшки, и порезанный палец, и чистый, новый год впереди, праздник, за которым не видно окопы и дым. И снова он не ел ничего вкуснее и не был счастливее, чем в эти минуты, с пережившими все на свете традициями на столе, в пережившим все на свете мире, и какие же красивые они все, даже сонный лукотрус у Ньюта в кармане.
— С Рождеством!
Они объелись как в последний раз и открыли подарки не дожидаясь утра, а потом был тихий и вожделенный стук по стеклу. За окном сидела знакомая сова. И казалось, любое чудо возможно сейчас, ведь это Рождество!.. В лапах птицы был сверток, и Тесей развернул его, сам не зная, что думает найти, но где-то в одной секунде от счастья: ну давай, ты ведь такая умная женщина!..
На ладонь ему выскользнула серебряная заколка-полумесяц. И ничего, ни слова.
Разбитое сердце звучит неправильно — разбившееся должно ведь быть твердым, а он был мягким от собственных надежд, так глупо полным крови — и лопнувшим в ошметки. Он не нашел сил даже соврать что-нибудь, уйти в свою старую комнату, просто сел у камина с кружкой грога в руке. Отец подходил к нему, понимающе сжал ему плечо, но тоже ничего не сказал. Тесей и сам мог бы сказать себе это: что все будет хорошо. Что у него есть семья, друзья, работа. И он скажет, конечно. Опишет Ньюту лесных нимф, позовет парней из отдела в паб, возьмет какое-нибудь дело и перестанет жалеть о невозможном. Завтра.
Горячая кружка жгла пальцы, но слабо, как через перчатки. Защитное заклинание Винды, понял он. Оно все еще держалось на нем.
Тесей долго смеялся, выдыхал свой последний парижский воздух, потом направил палочку себе в грудь:
— Финита.
***
«Раз, два, три, четыре, пять, дракон летит тебя искать».
Несносный младший Дамблдор бормотал это, когда возился с сестрицей. Он не думал, что помнит это, однако же вот, bitte sehr!
Раз, два…
Его пропажа отыскалась быстро: у окна в пустой библиотеке, бессмысленно глядя на снег в клетке частого переплета, драгоценно печальная в этом бурно праздничном рождественском доме, как льдинка в горячей ладони.
— Я знаю, о чем вы думаете.
Винда Розье обернулась. Он заметил, как дрогнула жилка у нее шее. Нервно. Аппетитно.
— Наслаждайтесь своей уверенностью, компания вам не нужна. — Холодный тон, горячее раздражение. Ожидаемые.
Он остановился возле книжных полок с ней рядом, и мадемуазель немедленно метнулась к выходу, разом злясь и торжествуя оттого, что есть на ком выместить эту злость.
Недостаточно быстро.
— Вы не виноваты,— успел он сказать. — Вы хотели добра.
Она замерла, прилипла к его повисшим в воздухе словам, как к паутинке.
Раз, два, три, четыре… — и:
— О чем вы говорите?
— О Пер Лашез. — Страх молнией полыхнул в ее лице, и он добавил, успокаивая и дразня: — Ваш английский знакомец ведь мракоборец, ему не понять, что порой нарушить правила и есть правильно.
Она могла бы спрашивать, пытаться выяснить, как много он знает и что намерен делать, могла бы занераничать и начать объяснять, но…
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
Снова ожидаемый ответ. Женщины вроде нее держат лицо до последнего, ему это нравилось. Она вообще ему нравилась, он всегда любил красивые вещи.
— Поговорим о другом. Я буду рад ошибиться и узнать, что сердце вам не разбили, — сказал он. — Опять.
Уж на такое она смолчать не могла.
— С чего вы…?
Он прервал этот наивный протест мягким смехом.
— Вы, конечно, не помните, но я столкнулся с вами в тот день, когда вы вернулись. После вашего праздника.
…Вот она бежит вверх по лестнице, в том же платье, в котором ушла, стискивает красивые дрожащие губы — еще бы, ни один мужчина не заставит ее плакать! Бежит — и спотыкается, падает белыми коленями на ступеньки. И окажись она одна, то слезы взяли бы свое, но не в присутствии постороннего, о нет. Постороннего, который любезно делает вид, что ничего не заметил, и просто помогает ей встать. Она роняет сдавленное Merci и уходит в дом, но нужный момент уже случился, его не отменить. Это и есть настоящая магия— не упустить момент.
Винда тоже помнила, конечно.
Он грустно улыбнулся:
— Догадаться, что вы несчастны, было не трудно. Как и о причинах.
— Вас это не касается.
Он поднял ладони, признавая ее правоту.
— Увы!.. Но позвольте сказать.
Она молчаливо позволила, и он тихо, осторожно двинулся вперед, на словах как на звериных лапах.
— Вы не повинны в чужой глупости и слепоте, Винда. В том, что в вас видели то, что хотелось использовать. Все они.
Чем менее ясны слова, тем понятнее слушателю. Главный трюк магловских гадалок, и какой верный. Нужно лишь чтобы человек захотел слушать, а услышит нужное тебе он сам. Но про нее он знал достаточно, потрудился проверить пару сплетен, понаблюдать, и Винда слушала свое нужное завороженно, подставляла себя под ласку его слов. Она ведь почти застала его врасплох на Пер-Лашез своим появлением, своими странными золотыми чарами, которые едва-едва не выдали его на этой могиле, где он, невидимый, стоял над телом бедного юноши с бесполезным камнем в руке. Тоже красивая вещь, он оставил ее себе на память… Винда безупречно завершила его работу: лежать цветами на груди мертвой любимой — это ли не совершенный конец? Тогда он и решил узнать о ней больше. И узнал достаточно.
Слишком женатый Луи Малфой, слишком немудрый Тесей Скамандер — сколько еще было вас, болванов, смотревших в эти глаза и не понявших, что само шло к вам в руки? Душа, жаждущая быть проданной.
— Они неспособны жертвовать ради вас и потому неспособны оценить вашу жертву, — голос все тише, тем громче слова. — Вашу готовность совершать ради них то, за что вы сами себя не простите.
Глаза ее блестели, уже влажные, готовые, и как же вкусно дрожит эта жилка на шее, звенит почти как струна. Он протянул к ней руку, но не тронул, просто сказал:
— Вы не виновны в том, что они не способны любить так, как можете вы.
Через ресницы ее капнула слеза.
Он глубоко вздохнул, вбирая запах этих дюймов между ними, ее загнанное дыхание, биение груди под теплым бархатом платья. Потом закончил:
— А еще вы прекрасны.
Она смотрела на него изнеможенно и жадно, покорно, и он наклонился, коснулся губами ее мокрой горячей щеки. Отвернулся и вышел из зала.
Теперь нужно лишь подождать, спешить некуда.
Его шаги вторили полуночному бою часов где-то в доме: раз, два, три, четыре, пять… Дракон успел тебя поймать.