Диалог между верой и разумом
32. Поскольку христианская вера провозглашает истину всеобъемлющей любви Бога и позволяет открыться могуществу этой любви, она касается глубочайших основ жизни каждого человека, который появляется на свет благодаря любви и призван к любви, чтобы остаться в свете. Побуждаемые желанием осветить всю реальность исходя из любви Бога, явленной в Иисусе, взыскуя любить той же любовью, первые христиане находят в греческом мире, жаждущем истины, достойного партнера для диалога. Встреча евангельской вести с философской мыслью античного мира стала решающей для того, чтобы Евангелие достигло всех народов, а вера и разум направляли друг друга, и эта связь крепла веками, с тех пор и до наших дней. Блаженный Иоанн Павел II в своей энциклике Fides et ratio показал, как вера и разум взаимно укрепляют друг друга.[27] Обретая свет, исполненный любовью Иисуса, мы обнаруживаем, что в каждой нашей любви присутствует отблеск того света, и понимаем, в чем ее предназначение. В то же время тот факт, что наша любовь несет в себе свет, помогает нам увидеть путь любви к полноте высшего дара самопожертвования Сына Божия за нас. И так, проходя по кругу, свет веры озаряет все человеческие отношения, которые могут быть пережиты в единении со сладостной любовью Христа.
33. В жизни св. Августина мы находим прекрасный образец того пути, на котором поиск разума с его жаждой истины и ясности интегрирован в горизонты веры, где он приобретает новый смысл. С одной стороны, он вбирает в себя греческую философию света с ее опорой на видение. Его знакомство с неоплатонической философией дало ему возможность глубоко осознать идею света, нисходящего свыше, чтобы освещать мироздание, и являющегося, таким образом, символом Бога. Так св. Августин постиг божественную трансцендентность и открыл, что всякая вещь может нести в себе частицу того сияния и служить отражением Божественной доброты, Блага. Это позволило ему избавиться от манихейской доктрины, приверженцем которой он поначалу был, и под ее влиянием склонялся к концепции, что добро и зло непрестанно сражаются между собой, соединяясь и смешиваясь без определенных границ. Понимание того, что Бог есть свет, дало ему новый ориентир существования, а именно - способность различить то зло, в коем он был виновен, и обратиться к добру.
С другой стороны, в случае св. Августина, о чем он сам рассказывает в своей Исповеди, решающим на пути его веры стал не период созерцания Бога, обитающего за пределами этого мира, но скорее момент слушания, когда в саду, услышав голос, говорящий ему: «Возьми и читай», он взял том Посланий св. Павла, остановившись на тринадцатой главе Послания к Римлянам.[28] Именно так открывал себя личностный* Бог Библии, способный говорить с человеком, жить с ним и сопровождать его на пути истории, являя Свое присутствие в моменты слушания и ответствования.
* (Бог-личность, прим. пер.)
Однако эта встреча с Богом Слова не заставила св. Августина отказаться от света и видения. Он соединил обе перспективы, непрестанно движимый откровением любви Бога в Иисусе. Так он выработал философию света, содержащую в себе взаимность, свойственную слову, и открывающую простор свободе взгляда, направленного к свету. Как на слово следует свободный ответ, так свет находит в качестве ответа образ, отражающий его. В силу этого св. Августин, связывая слушание и видение, мог сослаться на «изнутри сияющее слово».[29] Тем самым, свет становится, так сказать, светом некоего слова, поскольку он есть свет ипостасного Лика, тот свет, что, озаряя, нас призывает и стремится отразиться на нашем лице, чтобы заблистать внутри нас. Кроме того, желание видеть все мироздание, а не только фрагменты истории, не иссякает и, как утверждает Гиппонский святой, наконец исполнится, когда человек увидит и возлюбит.[30] И это не потому, что он сумеет завладеть всем светом, который вовеки неисчерпаем, а потому что сам целиком и полностью сопричтется свету.
34. Свет любви, присущий вере, способен внести ясность в те затруднения, которые наше время испытывает с истиной. Сегодня истина нередко сводится к частному субъективному мнению, имеющему значение только для отдельного человека. Истина же всеобщая внушает нам страх, поскольку подобна для нас установлению диктатуры. Однако если эта истина – достояние любви, если она открыта встрече с Другим и другими*, то она свободна от субъективной изоляции и может способствовать общему благу. По своей принадлежности любви это не та истина, что насаждается силой, не та, что призвана подавить отдельного человека. Рожденная любовью, она способна достичь сердца, проникнуть во внутренний мир каждой личности. Из этого следует, что вера не является нетерпимой, но растет в сосуществовании и уважении к другим. Тот, кто верит, не спесив, напротив, истина делает его смиренным, ведь нам доподлинно известно: скорее это не мы обладаем истиной, а она объемлет нас и завладевает нами. Не очерствляя душу, твердость веры толкает нас в путь и дает возможность свидетельствовать и вступать в диалог со всеми.