ьбы о примирении. Отец упорно отказывался освободить его. Покинутый всеми, М. отдался всецело своей страсти к Софии и убедил ее бежать, вслед за ним, в Швейцарию; затем они переехали в Голландию, где М. зарабатывал средства к жизни статьями и переводами с английского и немецкого. Между прочим, он написал «Avis aux Hessois» — горячий протест против тирании, вызванный продажей гессенцев англичанам для войны с Америкой. Французская полиция, преследовавшая Софию де Моннье по обвинению, возбужденному против нее мужем; захватила, по поручению отца, и М. и отправила его в венсеннскую тюрьму; парламент, по жалобе де Моннье, присудил М. к смертной казни за rapt et vol, хотя София добровольно последовала за ним. В тюрьме М. просидел 3 года. Первое время ему не давали бумаги и чернил, но мало помалу он сумел, как всегда, расположить в свою пользу начальство, и его положение улучшилось: ему дано было право писать письма к Софии (заключенной в монастырь) при условии, что письма эти будут просматриваться полицией. Письма эти (изд. в 1793 г.) не предназначались для публики, писались изо дня в день; они отличаются искренним красноречием, полны жизни, страсти и оригинальности. М. написал за это время много других сочинений, из которых одни, напр. «L'Erotica Biblion» и роман «Ма Conversion», носят следы его прежней бурной жизни, а другие, напр. «Des lettres de cachet et des prisons d'etat», являются обдуманными произведениями, выказывающими большую зрелость политической мысли. Только на тридцатом году жизни М. очутился на свободе. Ему пришлось прежде всего хлопотать о кассации смертного приговора, все еще тяготевшего над ним, он одержал блистательную победу и даже сумел сложить на Моннье все судебные издержки. Затем он вынужден был выступить в защиту своих прав против жены, требовавшей разлучения. Множество красноречивых мемуаров и речей Мирабо, опубликование им переписки жены, а ею — писем Мирабо-отца, придали громкую огласку этому делу, которое решено было против М. (1783). Позже, со свойственным ему пылом, М. принял участие в процессе между его матерью и отцом перед парижским парламентом и так резко напал на существующий строй, что вынужден был уехать из Франции. В Голландии он познакомился с г-жой де Нера, которая вскоре заставила его забыть Софию: она была способна оценить его деятельность, понимать его идеи и стремления и оказать ему поддержку в трудные минуты жизни. М. всею душою привязался к ней и к ее сыну, Люка де-Монтиньи, которого М. впоследствии усыновил. В 1784 г. он переехал в Лондон, где был введен в лучшее литературное и политическое общество. В 1785 г. М. возвратился в Париж и в начале 1786 г. был послан в Пруссию, с тайным поручением составить отчет о впечатлении, произведенном в Германии смертью Фридриха Великого, позондировать молодого его преемника и подготовить почву для займа. М. блистательно исполнил поручение и отправил министру Калонну 66 писем, изданных в 1789 г., под заглавием «Histoire secrete de Berlin ou correspondance d'un voyageur francais depuis le mois de juillet 1786 jusqu'au 19 janvier 1787», и заключающих в себе много интересных наблюдений, сатирических портретов и остроумных выводов. Королю Фридриху Вильгельму II М. написал письмо, где подавал ему советы относительно необходимых реформ и увещевал отменить все законы Фридриха II, стеснительные для свободы. Письмо это было оставлено без ответа. Вернувшись во Францию, М. издал брошюру: «Denonciation de l'agiotage au roi et aux notables», в которой горячо нападал на Калонна и Неккера, вследствие чего не только не был избран в собрание нотаблей, но принужден был удалиться в Тонгр. Затем он выпускает «Lettres sur l'administration de М. Necker», «Suite de la denonciation de l'agiotage», «Adresse aux Bataves» (апр., 1788), в которой излагаются начала, послужившие основою для декларации прав, а также «Observations sur la prison de Bicetre et sur les effets de la severite des peines». Везде, куда его ни закидывала судьба, М. изучает государственное устройство и народную жизнь; по отношение к Пруссии результатом этого изучения явилось обширное исследование: «La monarchie prussienne». Особенно по душе приходилась М. Англия. Созвание генеральных штатов открывает для М. обширную арену, достойную его гения. Он отправляется в Прованс и принимает участие в первом собрании дворян своего округа; но собрание решает допустить к участию в нем только дворян, обладающих поместьями, и этим самым устраняет М., который обращается тогда к третьему сословно. Его резкие нападки на привилегированное сословие доставили ему в Провансе неимоверную популярность: дни, предшествовавшие его избранно (в Марсели и Э), представляли для него одно непрерывное торжество; народ боготворил его и беспрекословно ему повиновался. М. оставался до конца жизни убежденным монархистом. Правительство, по его мнению, необходимо для того, чтобы население могло спокойно и в безопасности производить свою ежедневную работу — а это может быть достигнуто только в том случае, если правительство сильно; сильным оно может быть только тогда, когда соответствует желаниям большинства народа — а такого соответствия не существует между политическою системою Людовика XIV и французским народом. Отсюда вывод — преобразование системы. Но где же можно искать лучшего примера для преобразования, как не в Англии? И вот, М. Ратует за снятие ответственности с короля, за ответственность министерства и за назначение министров из среды депутатов. Тотчас по прибыли в Версаль М. основывает газету «Journal des Etats generaux», при содействии публицистов, и раньше помогавших ему в его работах — Дювероре, Клавьера и друг. Совет министров, за крайне резкую выходку против Неккера, запрещает газету. М. выпускает ее под новым заглавием: сначала «Lettres a mes commettanls», а потом «Courrier de Provence». В первые дни сессии генеральных штатов М. несколько раз принимает участие в прениях о совместной или отдельной поверке выборов, о названии, которое должно быть дано собранию, и т. д. После королевского заседания 23 июня М., в ответ на приглашение церемониймейстера Дрё-Брезе очистить залу, произнес краткую, но громовую речь, убедившую собрание продолжать свои занятия и декретировать неприкосновенность своих членов. С этих пор влияние великого оратора на собрание все растет, вместе с его популярностью. 8 июля он предлагает составить адрес королю, с требованием удалить иностранные войска, угрожавшие Парижу и Версалю, и создать национальную гвардию. Палата поручает ему эту работу, но составленный им умеренный и в то же время твердый адрес не приводит к желанной цели. Когда после взятия Бастилии, 14 июля, собрание узнает о намерении короля посетить его и встречает это известие взрывом восторга, М. восклицает: «Подождем, пока его величество подтвердить сам те хорошие намерения, которые ему приписывают. В Париже течет кровь наших братьев; пусть глубокое молчание встретит монарха в эту горестную минуту. Молчание народов — урок королям!» 23 июля, после смут в Париже, жертвами которых пали Фулон и Бертье, М. выступает с горячим протестом против насилий, пятнающих свободу. «Общество скоро распалось бы, если бы толпа приучилась к крови и беспорядкам, приучилась ставить свою волю выше всего и бравировать законы». 25 июля он горячо протестует против вскрытия и прочтения писем: «может ли народ, получивший свободу, заимствовать у тирании ее обычаи и правила? Прилично ли ему нарушать нравственность после того, как он сам был столько времени жертвою лиц, ее нарушавших?». Мнение его восторжествовало, несмотря на возражения Робеспьера. В ночь на 4 августа М. Не присутствовал в заседании, но в самых симпатичных выражениях описал его в своей газете. 10 авг. М. говорил в пользу выкупа церковной десятины, на том основании, что эта десятина является субсидией, с помощью которой уплачивается жалованье должностным лицам, преподающим нравственность народу. Когда слово «жалованье» вызвало ропот в собрании, он воскликнул: «я знаю только три способа существования в современном обществе: надо быть или нищим, или вором, или получать жалованье». Декларация прав была сочинена М., но он протестовал против немедленного ее обсуждения; он считал необходимым, чтобы декларация прав составила первую главу конституции, и требовал, чтобы окончательная редакция ее была отложена до того времени, когда остальные части конституции будут вполне выработаны, так как в противном случае предисловие может оказаться противоречащим содержанию книги. Но национальное собрание состояло большей частью из людей, неопытных в практической политике и мечтавших об идеальной конституции. Требование М. навлекло на него самые ожесточенные нападки: ему бросили в лицо упрек, что он хочет заставить собрание принимать противоположные решения. На это он ответил, что вся его прошлая жизнь, 30 томов, посвященных защите свободы, служат достаточной для него защитой. Предложение об отсрочке было, однако, отвергнуто, и палата в продолжение почти двух месяцев обсуждала, в каких выражениях должна быть составлена декларация, между тем как анархия царила в стране, Париж волновался и голодал, а при дворе подготовлялась контрреволюция. М. ясно видел опасность ниспровержения существующего строя раньше, чем созданы основы нового, и был убежден в необходимости сохранения монархии, как единственного оплота против анархии. Когда поднят был вопрос о veto короля, М. выступил защитником абсолютного veto, находя, что королевская власть и без того достаточно ослаблена. «Я считаю veto короля настолько необходимым, что согласился бы жить скорее в Константинополе, чем во Франции, если бы оно не существовало. Да, я заявляю открыто, что не знаю ничего ужаснее владычества 600 лиц, которые завтра могли бы объявить себя несменяемыми, послезавтра — наследственными, и кончили бы присвоением себе неограниченной власти, наподобие аристократии всех других стран». Еще раньше, в июне, М., сознавая свое бессилие заставить собрание действовать так, как ему казалось необходимым для блага Франции, стал искать поддержки на стороне и через посредство Ла-Марка, близкого к королеве лица, старался вступить в сношения с двором, надеясь привлечь его на сторону преобразований и этим путем упрочить новые реформы и связать в одно все партии. Образ действий, который он предлагал двору, был вполне конституционный, как видно из мемуаров, представленного им королю после событий 5 и 6 октября. Положение короля, говорил М. в столице не безопасно: он должен удалиться во внутрь Франции, напр. в Руан, и оттуда, обратившись с воззванием к народу, созвать конвент. Когда этот конвент соберется, король должен признать, что феодализм и абсолютизм исчезли навсегда и что между королем и нацией установились новые отношения, которые должны честно соблюдаться с обеих сторон. «Нация имеет права: они должны быть не только восстановлены, но и упрочены». Вместе с мемуарами М. представил план учреждения министерства, ответственного только перед собранием; в состав его должны были войти все наиболее выдающиеся деятели, в том числе Неккер и «чтобы сделать его настолько же бессильным, насколько он неспособен», и сам М., без портфеля. Непреодолимым препятствием к осуществлению этого плана явилось решение Национального собрания (7 ноября 1789 г.), запрещавшее его членам принимать звание министров — решение, против которого сильно восставал М. Переговоры с двором тянулись без всяких видимых результатов. Королева долго отказывалась вступить в сношения с М., что приводило последнего в величайшее негодование. ЛаМарк удалился в свои бельгийские поместья, но в апреле 1790 г. он был внезапно вызван из Брюсселя и переговоры возобновились; королева согласилась, наконец, принять услуги «чудовища», как она называла М., и с этого дня до смерти М. продолжались деятельные сношения его с двором, доказательством чего служат 50 докладов, написанных им с июля 1790 г. по апрель 1791 г. и заключающих в себе множество весьма ценных советов, замечаний и наблюдений. Для иллюстрации тех же отношений имеется целая переписка между М. и Ла-Марком и между М. и другими его тайными корреспондентами; письма эти опубликованы в 1851 г. Бакуром, вместе с обстоятельным описанием этой интересной страницы из французской истории, составленным самим Ла-Марком. Взамен оказываемых М. услуг, король обязывался уплатить долги М., простиравшиеся до 200000 фр., давать ему в месяц по 6000 ливров и вручить Ла-Марку миллион, который должен был быть передан М. по окончании сессии, если он верно будет служить интересам короля. М. с совершенно спокойной совестью согласился на эту сделку, считая себя негласным министром, вполне заслуживающим плату за труды. В дальнейшей своей деятельности он является вполне последовательным, не изменяя своим убеждениям и часто действуя вопреки желаниям короля и роялистов. Он поддерживал власть короля, оставаясь верным революции («его не купили», говорит Сен-Бев, «а ему платили»). Если он при обсуждении вопроса о праве объявлять войну и заключать мир поддерживал королевскую прерогативу, то лишь в силу глубокого убеждения в невозможности существования исполнительной власти, лишенной всякого авторитета. Если он часто возражал против действий собрания, то лишь потому, что возмущался его теоретическими увлечениями и непониманием действительной жизни. Его приводило в негодование и многословие прений. Чтобы установить какие-нибудь правила в этом отношении, он попросил своего друга Ромильи составить подробный доклад о правилах и обычаях английского парламента и перевел его на французский язык, но палата не приняла его к руководству. Когда возник вопрос о суровых мерах по отношению к эмигрантам, М. восстал против них, потому что находил, что наказание за выезд из королевства равносильно нарушению основных начал свободы. Он высказался против назначения комиссии, которая могла по своему произволу присуждать беглецов к гражданской смерти и конфисковать их имущество. «Я объявляю», воскликнул М., «что буду считать себя свободным от всякой присяги в верности тем, кто будет иметь бесстыдство назначить диктаторскую комиссию. Популярность, которой я домогаюсь и которой имею честь пользоваться — не слабый тростник; я хочу вкоренить ее глубоко в землю, на основаниях справедливости и свободы». В противоположность теоретикам, он находил, что солдат перестает быть гражданином, как только поступает в военную службу: первая его обязанность — повиноваться беспрекословно, не рассуждая. Он говорил в защиту ассигнаций, но под условием, чтобы их ценность не превышала половины ценности земель, пущенных в продажу. Он хотел во что бы то ни стало избежать банкротства, позорного для страны. Неутомимо работая в палате, заседая в клубах, М. в то же время принимал участиe и в ведении иностранных дел. Он находил, что французский народ может устраиваться как желает и что ни одна иностранная держава не имеет права вмешиваться в его внутренние дела; но он знал, что соседние монархии с беспокойством следят за успехами революции во Франции, что государи боятся влияния революционных идей и благосклонно внимают просьбам эмигрантов о помощи французскому королю. Как член дипломатического комитета, избранного палатой в 1790 г., и его докладчик, он старался избегать всяких поводов к вмешательству держав в дела Франции. С этой целью он поддерживал постоянные сношения с мин. иностр. дел, Монмореном, давал ему советы, руководил его политикой, защищал ее перед собранием. Значение М. в этом отношении доказывается беспорядком, водворившимся в иностранной политике после его смерти. Между тем слухи о продажности М., о его «великой измене», проникли в палату, в народ; газеты обсуждали их на все лады. Положение М. становилось день ото дня все более и более невыносимым, и только внезапная смерть его, среди самого разгара деятельности, заставила замолкнуть его противников. Он работал неутомимо до конца, хотя болезнь его требовала абсолютного спокойствия. Ни его сношения с двором, ни прения палаты, ни обширная переписка не могли удовлетворить его жажды деятельности: он был командиром батальона национальной гвардии, членом администрации сенского дпт. и, наконец, председателем национального собрания. 27 марта он испытал первый тяжелый приступ болезни; тем не менее 28-го он выступил с речью по вопросу о рудниках, защищая, вместе с общественными интересами, и частные интересы своего приятеля Ла-Марка. «Ваше дело выиграно», говорил он ему после заседания, «а я мертв». Через 6 дней Франция узнала о смерти своего трибуна. Весь Париж присутствовал при его похоронах; тело его было положено в Пантеон. 10 августа 1792 г. найдены были доказательства сношения М. со двором и полученной им платы; вследствие этого останки его были вынуты из Пантеона и на место их положены останки Марата. Прах М. был перенесен на кладбище казненных, в предместье Сен-Марсо.