, суть существенные, — самим понятием определенные различия всеобщего природного духа. Но на этом общем различении своем природный дух не останавливается; природный характер духа не обладает силой утверждать себя как чистый отпечаток определений понятия; он переходит к дальнейшему обособлению упомянутых общих различий и таким образом распадается на многообразие местных или национальных духов.
{76}
Подробная характеристика этих духов относится частью к естественной истории человека, частью к философии всемирной истории. Первая наука описывает обусловленное самой природой предрасположение национального характера: телесное развитие, образ жизни, занятия, равно как и особые направления ума и воли наций. Философия истории, напротив, имеет своим предметом всемирно-историческое значение народов, т. е. — если всемирную историю мы поймем в самом широком смысле этого слова — ту высшую ступень развития, которой достигает первоначальное предрасположение национального характера, — ту духовную форму, до которой поднимается живущий в нациях природный дух. Здесь, в философской антропологии, мы не можем входить в детали, рассмотрение которых лежит на обязанности двух только что упомянутых наук. Нам предстоит здесь рассмотреть национальный характер лишь постольку, поскольку последний содержит в себе зародыш, из которого развивается история наций.
Прежде всего можно заметить, что национальное различие столь же прочно, как и расовое различие людей, — что арабы, например, еще и в настоящее время повсюду проявляют себя совершенно так же, как их описывали в древнейшие времена.
Неизменность климата, всей совокупности свойств и особенностей страны, в которой та или иная нация имеет свое постоянное местопребывание, способствует неизменности ее характера.
Пустыня, близость страны к морю или удаленность от него, — все эти обстоятельства могут иметь влияние на национальный характер. Особенно важна при этом связь с морем. Внутри коренной Африки, окруженной высокими горами, вплотную подходящими к побережью, и тем самым наглухо отгороженной от моря— этой свободной стихии, — дух туземцев остается нераскрытым, не чувствует никакого стремления к свободе, не противясь, переносит всеобщее рабство. Но и близость моря сама по себе еще не может сделать дух свободным. Доказательством этому служат индийцы, рабски подчинившиеся с очень давних времен существовавшему у них запрету плавать на кораблях по открытому для них самой природой морю. Отторгнутые, таким образом, силою деспотизма от этой простирающейся вдаль свободной стихии — от этого природного наличного бытия всеобщности, — они не проявили никакой силы к освобождению себя от мертвящего свободу окостенения тех сословных перегородок, которые находят себе выражение в кастовых отношениях и которые были бы невыносимы для нации, по собственному побуждению обратившейся к мореплаванию.
Что касается, далее, определенного различия духа отдельных наций, то в африканской человеческой расе различие это в высшей степени незначительно, но даже и в собственно азиатской расе оно проявляется гораздо менее заметно, чем у европейцев,
{77}
у которых дух впервые от своей абстрактной всеобщности доходит до развернутой полноты обособления. Мы будем поэтому говорить здесь только о различном в себе характере европейских наций, а среди них тех, которые отличаются друг от друга главным образом по их всемирно-исторической роли, — именно греков, римлян и германцев, но мы не будем говорить об их взаимоотношениях, потому что это дело мы должны предоставить философии истории. Здесь, напротив, могут быть указаны те различия, которые обнаружились внутри греческой нации, а также среди более или менее проникнутых германскими элементами христианских народов Европы.
Что касается греков, то народы, особенно выделяющиеся среди них в период их полного всемирно-исторического развития, именно лакедемоняне, фиванцы и афиняне, различаются друг от друга следующим образом. — У лакедемонян преобладающей является их самобытная, чуждая всяких различий жизнь в субстанции нравственности: поэтому собственность и семейные отношения не получают у них надлежащего развития. — У фиван- цев, напротив, на первый план выдвигается противоположный принцип; преобладает субъективность, интимность настроения, насколько об этом вообще можно уже говорить по отношению к грекам. Самый выдающийся лирик греков, Пиндар, — фиванец.
Точно так же и возникший у фиванцев союз дружбы юношей, связывавший их теснейшими узами на жизнь и смерть, служит доказательством господствующего у этого народа стремления к самоуглублению в сокровенную сферу чувствований. — Афинский народ представляет собой единство этих противоположностей. Дух этого народа вышел из фиванской субъективности, не теряясь, однако, и в спартанской объективности нравственной жизни; права государства и индивидуума нашли у афинян такое полное объединение, какое только вообще было возможно на греческой стадии развития духа. Но подобно тому как Афины через это опосредствование спартанского и фиванского духа образуют единство северной и южной Греции, мы в этом государстве видим объединение также и восточных и западных греков, поскольку Платон определил абсолютное, как идею, в которой как природа, возведенная в ионийской философии в ранг абсолютного, так и чисто абстрактная мысль, составляющая принцип италийской философии, были низведены до простых моментов. — Мы должны ограничиться здесь этими намеками на характер главных народов Греции; развивая дальше намеченное, мы перешли бы уже в область всемирной истории и, в особенности, в область истории философии.