Не удивительно, что семь великих рек, питающих индо-сарасватскую цивилизацию, подтолкнули развитие не только судостроения, но также и морской торговли со средневосточными державами наподобие Шумера, и, возможно, с более отдаленными странами. Оживленное мореходство, как и следовало того ожидать, нашло свое отражение и в Ригведе, которую часто неверно считают творением бесписьменного полукочевого народа, занимавшегося скотоводством и промышлявшего ради наживы постоянными набегами на богатые города бассейна Инда.
Два великих многонациональных образования — Мохенджо-Даро и Хараппа, имеющие, кстати, общий план застройки, процветали примерно восемьсот лет, в течение которых произошло на удивление мало изменений в технической оснащенности. письменном языке и художественном творчестве. Эту черту не преминул отметить британский археолог Стюарт Пигготт:
Как раз бесперебойная работа налаженной машины хараппской цивилизации приводит на ум самые мрачные картины Древнего Рима, и с такой изощренно продуманной системой приходит обособление и застой, чему найдется подтверждение в каждой известной нам цивилизации древнего мира [172].
Но бесперебойность не обязательно признак застоя. Она может указывать на противоположное — признак силы. Возможно, народ индo-сарасватской цивилизации был настолько укоренен в некой духовной традиции, что не требовалось совершения больших перемен, дабы постоянно наполнять смыслом жизнь последующих поколений. Подобная духовная традиция. действительно, присутствует в Ригведе, письменном аналоге археологических артефактов, найденных в индо-сарасватских городах. Когда мы объясняем в свете Вед культурные артефакты, извлеченные из-под земли археологами, мы в состоянии лучше понять как материальные, так и письменные свидетельства.
Особый интерес представляют многочисленные стеатитовые печати — которыми пользовались торговцы, — на них изображены животные, растения и мифологические персонажи, напоминающие позднейший индуизм. Более двух ты сяч терракоттовых печатей, что было найдено, изображают рогатых божеств, сидящих так, как делали позже йогины. Особенно одна, так называемая печать пашупати, привлекла внимание и поразила воображение археологов и ученых. На ней представлено божество, восседающее на низком ложе и окруженное четырьмя животными: слоном, тигром, носорогом и буйволом. Рядом с сидением находится пара похожих на антилоп созданий. Этот персонаж многими отождествляется с богом Шивой, пра-йогином и повелителем (пати) животных (пашу). Хотя некоторые из выдвигаемых объяснений при более пристальном рассмотрении оказываются несостоятельными, мало кто сомневается, что персонаж (будь то мужского или женского пола) изображает священное существо в ритуальной позе, которая еще окончательно не установлена, но напоминает бхадра- или коракша-асану [173].
Есть также достаточно свидетельств существования в то время культа женского божества. Одна печать изображает женщину, из чрева которой вырастает растение, что подтверждает существование связанных с плодородием верований и ритуалов, как и следовало ожидать от раннеземледельческого общества. Другие предметы напоминают мужской детородный символ (лингам) и женский детородный символ (йони). Печати с изображением смоковницы, которая до сегодняшнего дня считается священной в Индии, и деревьев с человекоподобной фигурой под их кроной вполне позволяют связать их с гимнами Вед. Самое важное то, что все это согласуется с религиозным миром сельской Индии сегодня.
IV. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ И СОЗЕРЦАНИЕ — РИТУАЛЬНАЯ ЙОГА РИГВЕДЫ
Сколь бы интересны не были сами материальные свидетельства индо-сарасватской цивилизации, одного этого недостаточно для окончательного доказательства существования некой формы йоги в тот ранний период. Однако положение существенно меняется, если мы взглянем на артефакты совместно со свидетельствами в гимнах Ригведы. Открывающаяся при этом картина говорит о высокообрядовой культуре, содержащей многие протойогические представления и практики.
Известный индийский ученый Сурендранатх верно определил ведийскую религию как «жертвенный мистицизм» [174]. Ибо жертва (яджня) является средостением религиозных верований и практик индо-сарасватской цивилизации. Различают два вида жертвенного обряда: грихъя, или домашние жертвоприношения, и шраута или общественные жертвоприношения. Первый — личное церемониальное действие, в котором участвует один домохозяин и разводится лишь один огонь. Последний требовал участия многочисленных жрецов, трех огней при большом стечении безмолвных участников. Он растягивался на несколько дней, а порой на недели и месяцы. По особым случаям все селение ли племя собирались для участия з широкомасштабных жертвоприношениях наподобие знаменитого агни-штома (жертвоприношение огню; доел.: «восхваление огня») и ашва-медха (жертвоприношение коня), которые проводились достаточно редко и для обеспечения дальнейшего правления великого царя и процветания племени ли государства.
Каждый «дваждырожденный» (двиджа) домохозяин — чья семья принадлежала к сословию брахманов, воинов или земледельцев/торговцев — был обязан проводить жертвоприношение огню (хома) ежедневно на восходе и закате солнца. Эта относительно простая жертва приносилась мужем и женой в присутствии всего семейства живущих здесь учеников. Основное приношение состояло из молока, смешанного с водой, которое и возливалось на огонь. Сама церемония сопровождалась молитвами.
Внутренний смысл жертв всегда состоял в том, чтобы возродить всеобщий порядок (рита) внутри тела жертвующего жреца, покровителя жертвы и зрителей. Внешне жертвоприношением стремились снискать милость конкретного божества. В своей основе божества были мужского пола — Индра, Агни, Сома, Рудра и Савитри, но немногие ведийские гимны были обращены и к богиням, особенно таким, как Вач (Речь), Уша, или Ушас (Заря), Сарасвати (одноименная река и ее космическая наперсница) и Притхиви (Земля).
Как уже отмечалось, ведийский народ, похоже, не имел храмов, и общественные жертвоприношения осуществлялись на улице. Его религиозность отличалась огромной непосредственностью и живостью, и в своих молитвах люди просили долгой, здоровой и удачной жизни в согласии с космическим порядком. Как видно из ведийских гимнов, однако, были и те, кого отличала мистическая склонность, жаждавшие единения со своим любимым богом или богиней, или даже слияния с конечным Сущим (cam), у которого нет имени и поэтому оно описывалось — поскольку не было ограничено какой бы то ни было конечной формой — как Несущее (асат), соответствуя позднейшему представлению о Пустоте (шунья).
Духовными героями ведийского народа были не жрецы, хотя и они высоко почитались, а мудрецы или провидцы (риши), которые «провидели» истину, которые воспринимали внутренним оком скрытую реальность за туманным пологом проявленного существования. Многие из них принадлежали к жреческому классу, но некоторые были выходцами из трех других общественных сословий. Это были просветленные мудрецы, чья мудрость излилась ритмической поэзией и на глубоко символическом языке: в поразительных гимнах Вед. Эти провидцы, кого также именовали поэтами (кави), открыли обычному, непросветленному человеку сияющую Реальность, скрывающуюся за всяким духовным мраком. Они также показали путь, ведущий к этой извечной Реальности, которая единственна (эка) и нерожденна (аджа), но носит много имен. Ведийские провидцы обретали свои священные видения посредством собственной напряженной внутренней работы — присущей им крайности аскезы и глубокой тяги к духовному просветлению. Они считали себя «детьми неба» (Ригведа 9.38.5) и свои помыслы устремляли к достижению «солнечного света», иначе конечного Света-Сущего (Ригведа 10.36.3).
172
S. Piggott,