Да, так думал я, и совсем уже было склонился к этой мысли, но затем устыдился собственного малодушия и сказал себе: "Даже если бы я был прав, что ж из этого? Ведь циничность черта столь широко распространенная, что не найдя ее благих сторон, я невольно огорчу всех тех многих, кому она присуща. Разве это гражданственно?" И вот я решаюсь. Начнем.
Циничный человек — это нравственный инвалид, жестоко пострадавший в жизненных бурях. Только люди, склонные к благородству и великодушию, только те, кто привыкли наивно и простодушно принимать окружающую действительность, лишь бескорыстные и нежные натуры способны превратиться в подлинно глубоких и последовательных циников.
Часто цинизм путают с пошлостью, и хотя известное родство во внешних выражениях между ними есть, однако не менее глубоко и различие. Пошлость закономерно присуща чрезвычайно самодовольному, уверенному в себе, гарантированному существованию. Цинизм же всегда характеризует жизнь, лишенную основы. Он сам, во многом, есть не что иное, как тоска за этой основой и протяжный вой от ее отсутствия.
Потому-то и сказано, что подлинным циником может стать лишь человек, глубоко и Полнокровно принимавший жизнь, возлагавший на нее светлые надежды, и тем самым глубоко укорененный в ней. Крах этого счастливого приятия бытия и есть утрата жизненной основы, ведущая к цинизму — этой вечной и безысходной тоске за утраченным. Лишь зная, что ты утратил, лишь мучимый проклятыми, отвергнутыми, но бессознательно живущими воспоминаниями, человек ощущает всю остроту страдания, его душевная боль достигает предела, а значит до крайней степени своей беспощадности доходит цинизм.
Если бы государство лучше разбиралось в душах своих подданных, оно устроило бы пансионаты для циников, где за ними ухаживали бы так же, как за инвалидами, потерпевшими в боях за отечество. Ведь не что иное, как подлость окружающей жизни сломила эти изначально чистые и склонные к благу натуры. Да, может быть, они оказались недостаточно сильны и упорны, однако кто смеет упрекнуть их за это?
Движимый порывом милосердия, предлагаю открыть фонд вспомоществования циникам; эта мера будет достойным начинанием общественной благотворительности. В качестве ее девиза предлагаю слова: "Не вы оказались столь слабы, а жизнь была слишком немилосердна". Поддерживайте мой призыв! И, как теперь стало модно завершать обращения к общественности, вносите деньги на счет 12345 в Потеряйбанке.
Сластолюбие
Сластолюбие — слово, несравненно беднее того смысла, который призвано выразить. Слова живут самостоятельной жизнью. В них есть своя плотность и свой цвет. Иногда звучание слова оказывается богаче содержанием, нежели его смысл. Тогда оно само выходит на первый план, оставляя значение глубоко в тени. Тогда речь употребляет музыкальность слова, а не вкладываемое в него точное значение. И лучше бы такие слова называть нотами, или мелодиями.
Сластолюбие, к сожалению, не из их числа. Это слово лжет. Оно скорее вызывает ассоциацию сластей, чем напоминает о сладострастных наслаждениях жизни. Но, может быть, в этом несоответствии сказывается умное коварство слова, его нежелание выдавать свою тайну и превращать в публичное и всем доступное наиболее интимную и глубокую часть жизни? Кто знает…
Человеческий язык вообще несправедлив к любовным наслаждениям. Словно нарочно, выражающие эту страсть слова двусмысленны и не заявляют своего значения прямо. Они как будто скрываются в тени, оставаясь в ней смутными, трудно угадываемыми силуэтами. Протяни к ним руку, попытайся нетерпеливо стиснуть в кулак — и словно тень Эвридики растают легкие видения, отлетая с печальным криком в непроглядный мрак.
Природа сделала величайший дар людям, разделив человеческое существо на два пола. В вожделении, ухаживании, любовной ласке и соитии кроется величайшее наслаждение на свете. Уже этого одного достаточно, чтобы понять и разделить страсть тех, кто стремится к этому наслаждению. Однако наслаждение — при всей глубине и упоительности этого чувства — слишком простое слово, чтобы выразить всю ту наполненность жизни, которую приобретает сладострастный человек. Соединение мужского и женского начал — это и бесценный стимул существования, это поддержка в скорби и унынии, это источник творческих сил, это глубочайшая радость бытия и может быть лучший способ его познания. Все, что есть в жизни красочного, увлекательного, трагического; все, что в ней дышит, манит, очаровывает, грозит; все, что полно истомы, загадки, неги и торжества — все это (загадки, прелести и силы жизни) оживают и предстают в самом прекрасном и глубоком своем виде в моменты близости мужчины и женщины. Кто отвернется от этого богатства, кто осудит эту высшую породненность со всем сущим? Какой невежа воспротивится священному призыву жизни, порождающей жизнь!