Т. Флешли
Алчность
Есть качества души, как будто предназначенные для того, чтобы главенствовать над другими и направлять их. Такова алчность. В алчущем желание переступает все мыслимые пределы, нарушает ритм бытия, преобразует личность. Все качества человека исчезают, пропадают неведомо куда, и ты становишься равен одному побуждению, одной страсти, одному истовому и всеподчиняющему желанию, которое не назовешь больше ни желанием, ни стремлением, а только — вожделением, только необузданным влечением быть и обладать. Неодолимое влечение, столь сильное, что помрачает разум и заставляет забыть обо всем, кроме него самого; вожделение, превосходящее саму человеческую личность и возносящееся над ней, делающее ее своим слугой — вот что составляет сущность алчности. Кто окажется способным на нее? Слишком большой безоглядности требует она, чрезмерной отрешенности на волю своей страсти.
В нашем замусоренном, взбудораженном и смятенном мире едва ли осталось нечто, достойное алчности. Да и личности, способные взалкать, вряд ли сыщутся. Мы не алчем, мы совершаем выборы. У каждого в кармане пара игральных костей. Вот они застучали друг о друга, покатились, упали… Чет-нечет, больше-меньше. Никогда не будет меньше двух, и никогда — больше двенадцати. Единственный и тринадцатый, Бог и Иуда вычеркнуты из нашего мира, сколько бы мы ни молились первому, и сколько бы ни проклинали второго. В этом мире не найти надежды, и единственное чаяние — что душа еще когда-нибудь встрепенется. Тогда для нас станет возможным и внять Божественному откровению, и претерпеть соблазны Искусителя. А пока…
Мы совершаем тихие подлости; мы наглы, когда безнаказаны; мы покорны перед тем, что сильнее нас. Каждый наш жест на своем месте, и все они-умерены. Мы хороши и дурны одновременно. В нас всего по чуть-чуть. Во всех проявлениях своей натуры, хорошие они или скверные, мы стоим в четких рамках. Вся наша жизнь — посередине.
Даже когда неожиданный порыв вдруг отдает нас во власть чего-то необычайного, мы спешим вернуться назад — как маятник, вечно устремленный к тому, чтобы остановиться. Там, в этой середине, где мы проводим почти всю жизнь, нет ни добра, ни зла, ни доверия, ни предательства. Там все — "как будто…", там царит безмолвное проклятие.
И в блаженстве, и в грехе забывается, пропадает и растворяется человек. Добро спасает, а зло губит душу. Однако жизнь, в которой нет подлинного забытья, — спасительного или губительного — почти никогда не бывает не только счастливой, но и вообще прожитой. Жизнь не бывает бесстрастной. Независимо от того, чем поглощен человек, — гневом или любимым делом, нежностью или ненавистью, мнительностью или энтузиазмом — в любом виде забытья даруется отдохновение от непомерно скромной жизни. Страсть, которая поглощает человека, в которой он забывает о себе самом — и есть алчность. Возблагодарим ее за нескучность жизни.
Алчность противоположна тоске. Тоскующий все оставил, все стало для него потерей, и он сам — потеря для себя. Напротив, алчущий зажжен чистой страстью вожделения. Даже ничего не имея, он обладает всем, ибо безмерно его желание. Алкать — значит безудержно желать. Желать, не зная меры и смысла, не помня себя и действительности, не взирая на возможные последствия и неисполнимость желанного. Нет, "желать" — слишком спокойное и благопристойное слово. Оно не способно выразить накал алчности. Прочь его! "Возжелать" — вот верный тон. "Возжелавший" — значит "возжегшийся", воспламенившийся желанием, потерявшийся в нем, весь поглощенный одним стремлением, вне которого не остается ни одно движение души. Алчущим называют того, кто желает самозабвенно. А как иначе, скажите, можно желать? Разве неукоснительная умеренность и беспрестанное "укрощение порывов" могут составить смысл жизни?