Свершившаяся месть наполняет душу умиротворением и покоем, особенно разительными после того напряжения, в котором она — неудовлетворенная — держала человека. Взаимосвязь этих состояний — душевного напряжения и сменяющего его упокоения — вырабатывает в личности стойкий рефлекс достижения цели, который работает затем уже независимо от того, является ли целью отомстить. Мало кто целеустремлен так же, как мстительные люди.
Однако не только целеустремленность, но и незаурядная выдержка является непременным спутником мстительности. Стремление мстить воспитывает самообладание, делает человека волевым, способным к выдержке в самые ответственные моменты жизни. Ведь чтобы осуществиться, месть должна немалое время таиться, скрываться от своей будущей жертвы, ожидая удобного момента для мстительного действия. В этот обязательный инкубационный период месть, во-первых, достигает необходимого накала, во-вторых, проясняет натуру жертвы. Приученные мстительностью к пониманию других, мы приобретаем чрезвычайно ценное качество, которое полезно в любой сфере деятельности — в быту и политике, в искусстве и науке, в любви и служении. Везде пригодится выработанное мстительностью умение быть внимательным к людям, к свойствам их характера и строению их личности.
Отточенность ума, умение анализировать и учитывать обстоятельства, способность соизмерять соотношение сил и находить их равнодействующую — все эти качества, вырабатываемые мщением, способны принести огромную пользу, соединившись с побуждением к благу. Дело за малым — чтобы такое побуждение появилось в душе мстительного человека.
Надменность
Надменный не хочет мучить людей стыдом — ни своим, ни чужим. Своею холодностью он останавливает всякое поползновение к раскаянию, отстраняется от всякой привязанности и, следовательно, разочарования. Каждому он предоставляет идти своей дорогой и не смущаться собственным обликом, сколь бы несовершенным тот ни был. В надменности часто кроется не пренебрежение к людям, а тайное сочувствие им. Ею личность спасается от своего неумения отнестись к окружающим простодушно, непосредственно, внимательно. Чувствуя скованность, мы воспитываем в себе надменность как средство избавления от собственной стесненности, неловкости или неумелости.
Надменный вид должен спасти личность от разоблачения ее слабостей и, одновременно, остановить в других выражение их не гордых, будничных и теплых черт. Надменность порождена с чопорностью — сухой системой искусственных манер. Никакая импульсивность и спонтанные проявления своего "я" невозможны в присутствии надменной персоны. Непреодолимая отстраненность ощущается в каждом ее взгляде и каждом слове.
Однако в этой отстраненности нередко скрывается больше уважения к ближним, чем в жадном интересе к ним. Вопреки распространенному убеждению, надменность направлена не к унижению человека, а к пробуждению в нем чувства собственного достоинства. Средство, согласимся, слишком сильное и подчас даже ядовитое, скорее причиняющее вред, чем способствующее выздоровлению. Однако кто не испытал возмущения от вида надменности, в ком не загорелось желание пробить ее холодную стену и сделать надменного человека живым, заинтересованным, внимательным? В этой справедливой уязвленности оживает страсть самоутверждения, и уже одно это — благословенно!
Двуличие
Двуличного упрекают в том, что он меняет свое отношение к одному и тому же в зависимости от смены обстоятельств. Это зачастую действительно выглядит неприглядно. Однако, благодаря такому поведению, двуличный человек приучается рассматривать всякий предмет многосторонне, выявлять различные его грани и свойства. Это, в свою очередь, хорошая почва для формирования не догматичного, гибкого ума.
И вообще я не понимаю, за что осуждать двуличного человека? Современная жизнь настолько сложна и многообразна, она устроена столь противоречиво, что требует от человека иметь не два даже, а двадцать два лица. Да и кто их считал! Каждый из нас играет множество ролей, и как бы мы справились с этой тяжкой задачей, если бы не воспитание двуличием? Не я — современное общество само на каждом шагу оправдывает двуличие и требует его, будто голодный — кусок хлеба.