Леший-вихрь «хватает» и уносит с собой проклятых людей (см. ЛЕШИЙ, ПРОКЛЯТЫЕ). «Хватая» проклятых, леший-вихрь проникает даже в дом: в Новгородской губернии записан рассказ о том, как вихрем — через трубу — был унесен из избы проклятый младенец («вихрем» уносят проклятых и другие мифологические персонажи, прежде всего черт).
Некоторое время после такого похищения проклятые и леший-вихрь находятся в стремительном кружении, пролетая иногда огромные расстояния; в повествовании XX в. из Восточной Сибири проклятая (вместе с лешим) носится вихрем; по материалам с Русского Севера, в вихре вертятся проклятые мужчина, женщина и Дьявол. «В иных местах думают, что в каждом вихре заключен мужчина или женщина, которые „запрокляты“» (Волог.).
Если проклятый снял с себя крест, принял от лешего еду или его за время кружения не «отвели», не сумели возвратить родные, то он исчезает с лешим безвозвратно и может стать частью, подобием лешего-вихря или просто вихрем, ветром.
В облике сильного ветра, вихря (или сопровождающих, вызывающих вихрь) представляли умерших неестественной, безвременной смертью (самоубийц, удавленников, опойц). Душа (или посмертный, повторяющий человека «летящий облик») таких особых умерших оказывалась, соответственно, бурным, разрушающим вихрем: когда ветер завывает в трубе, это плачет покойник; вихрь же, срывание крыш — выражение недовольства умерших. По мнению псковичей, вихрь — это умерший неестественной смертью. После гибели удавленницы в деревне поднимается вихрь и «открывается все». Она «проносится вихрем» мимо окон (Новг.). Верили, что буря, метель «разыгрывается перед головой» (Волог.), т. е. перед чьей-то безвременной смертью. «Во время метели играют на полях черти и мертвые выходят из могил» (Твер.). Несущиеся вихрем покойники могли принимать и традиционные для вихря, ветра облики летящих коней, в том числе — представляться едущими на тройках или, наоборот, везущими на себе нечистую силу, лешего, чертей.
Рассказы о вихревых полетах-поездках лешего и чертей на обернутых лошадьми самоубийцах (удавленниках, утопленниках, опойцах и прочих грешниках) популярны у русских крестьян в XIX и XX вв. По рассказу орловских крестьян, мужичка-плотника, идущего из Одессы на родину (переход более чем в тысячу верст), нагоняет на тройке барин с кучером: «…поравнявшись с мужичком, барин приглашает его сесть: подвезу, мол. Тот садится, тройка летит, как стрела; барин все покрикивает, чтобы кучер подгонял пристяжную с правой стороны. „Подгони, — кричит, — правую-то, попадью!“ Мужичек спрашивает, зачем лошадь прозвали „Попадьей“. Барин отвечает, что это не лошадь, а попадья в действительности, что „это я, мол, приучаю ее, чтобы лучше бежала, да и вас, дураков, скорее домой доставляла“. После крика петуха мужик оказывается валяющимся на дороге, у околицы родимого села, а барин „хохочет и пропадает“, „отмочив“ на тройке „с вечера до петухов более тысячи верст“».
В повествовании из Костромского края утопленник «возит» лешего, сохраняя человеческое обличье: «Сидит он (леший. — М. В.), сударь мой, на мужике, а сам знай щекочет его хвостом-то. <…> Да слышь, весело больно окаянному, что загубил грешную душу христианскую; иногда, говорят еще, подхватит эдакого мертвеца, да и ну вертеться с ним. Это, по-вашему, называется вальсик делать, что ли» <Андроников, 1856>. Сходные представления прослеживаются и в быличках второй половины XX в.
Приобщаемые своей особой смертью к нечистой силе (а в общем-то, к еще дохристианским божествам, духам), покойники принимали ее облик, служили ей, сами становились частью стихийных сил, в том числе вихря. Но поскольку самоубийцы в поверьях XIX — начала XX в. воспринимались двойственно (и как наделяемые сверхъестественными способностями, и как согрешившие, самовольно прервавшие жизнь люди), то некоторые крестьяне утверждали, что «черт насвистывает и накрикивает сильный ветер и этим ветром уносит к себе тех, кто прогрешил» (Пенз.).