Об этом же говорили Алла Демидова и Юлий Ким: «Почти во всех своих ролях Высоцкий всегда играл себя. Свою тему или, вернее, своего лирического героя. Только с годами этот лирический герой очень менялся. Он мужал и взрослел»33; «Это огромное количество… У того же Высоцкого, который пишет то от лица волка, то — от самолета, то еще кого-то. Это важно, хотя во всех этих вещах Владимир Семенович лично присутствует, со всем своим характером, менталитетом — как это еще наз-вать»34.
И действительно: подавляющее большинство произведений, которые мы привыкли считать ролевыми, являются таковыми лишь по форме, а ролевые персонажи — это лишь маски и образы лирического героя, являющегося, в свою очередь alter ego самого поэта.
Для таких произведений необходимо подобрать адекватный термин.
Н. Федина в статье «О соотношении ролевого и лирического героев в поэзии В.С. Высоцкого», анализируя образы альпинистов, подводников, моряков и других персонажей, пишет: «Ролевые герои, охарактеризованные нами, являются ролевыми лишь по форме, а по сути своей — это лики героя лирического, так как налицо психологическое и нравственно этическое их сходство»35.
Эта мысль развивается в другой публикации: «В целом ряде стихотворений, которые можно назвать формально ролевыми, потому что в них главенствует герой, близкий авторскому пониманию мира и смысла жизни <.. > Герои могут быть отдалены от автора либо спецификой профессии (“Черное золото”, “Дальний рейс”), либо исторической конкретностью ситуации (“Черные бушлаты”), но, в целом, они почти прямо выражают авторскую позицию»[38] [39].
Итак, термин найден: формально-ролевая лирика. Наиболее очевидный и простой образец этого жанра — «Охота на волков». В ней первый план (внешний сюжет) выглядит относительно формальным, то есть довольно прозрачным прикрытием личностного подтекста, который вполне очевиден: преследование властями инакомыслящих, и в том числе лирического героя Высоцкого, от лица которого и ведется повествование: «Я из повиновения вышел / За флажки, — жажда жизни сильней! / Только сзади я радостно слышал / Удивленные крики людей. / Рвусь из сил и из всех сухожилий, / Но сегодня не так, как вчера: / Обложили меня, обложили, / Но остались ни с чем егеря!».
Однако у Высоцкого имеется огромное количество других — тоже ролевых — произведений, в том числе так называемых «шуточных» и сатирических, в которых подтекст совсем не очевиден. И к таким произведениям, понятно, неприменим термин «формально-ролевая лирика», поскольку внешний план в них отнюдь не формален, а вполне самостоятелен.
Необходимо ввести еще один рабочий термин, без которого невозможен анализ значительной части творчества Высоцкого: формально-повествовательная лирика. Этим термином мы будем характеризовать такие произведения, в которых формально (на уровне внешнего сюжета) речь ведется как будто бы о другом человеке («Жил-был один чудак…», «Канатоходец», «Прерванный полет») или даже о животном и птице («В стае диких гусей был второй…»), а на содержательном уровне этот объектный герой оказывается либо самим лирическим героем, либо его маской.
Однако здесь возникает та же терминологическая сложность, что и в случае с формально-ролевыми песнями, поскольку есть произведения (как серьезные, так и шуточные по форме), в которых подтекст далеко не очевиден, и говорить, что они относятся к разряду фо/шально-повествовательной лирики, будет не совсем правильно.
Анализируя гражданский аспект в произведениях Владимира Высоцкого, мы ставим своей целью глубже понять образ его лирического героя, а поскольку лирический герой является alter ego биографического автора, то и понять трагедию самого поэта. Как сказано в песне «Мои капитаны»: «Вы ж не просто с собой мои песни везли — / Вы везли мою душу с собою».
***
Ввиду того, что текстология произведений Высоцкого недостаточно разработана (это обусловлено спецификой его творчества — звучащим текстом, а отсюда — разнообразием редакций), мы будем работать со всеми вариантами как равноправными. Кроме того, для анализа привлекаются и черновики, в которых авторская мысль зачастую выражена более резко и открыто. Как писал Осип Мандельштам: «Черновики никогда не уничтожаются. В поэзии, в пластике и вообще в искусстве нет готовых вещей. <…> Итак, сохранность черновика — закон сохранения энергетики произведения»^7.
38
39