На почтовых пришлось ехать всего лишь три перрона. На средней почтовой станции (Ворновицы) меня удивил начальник станции в грубой солдатской шинели. Это был уже старик, с очень умным и выразительным лицом. Взглянув на мою подорожную, он спросил:
– А Константин Андреевич не ваш отец будет?
На утвердительный ответ он схватил меня, обнял, расцеловал и, проведя в свое внутреннее помещение, громко своей жене:
– Вот случай! Иди сюда скорее, посмотри на гостя: это сынок моего старого любимого начальника почтовой конторы в Гусятине!
Меня приласкали как родного, обо всех расспрашивали и рассказывали и о себе все интересное. Старик был некто г. Лукомский, служивший почтальоном много лет под начальством моего отца и теперь доживающий свой век начальником маленькой почтовой станции. Семья его состояла, кроме него и жены, из 8 детей (6 сыновей и двух дочерей). Он всю жизнь бился как рыба об лед, но дал возможность двум самым старшим мальчикам окончить полный курс гимназии и поступить в Технологический и Горный институты. Старшие братья, уже студентами, жили своим личным заработком и подтягивали к себе всех младших; особенно много сделал самый старший – технолог, очень даровитый и быстро выдвинувшийся в жизни.
Я встречался с этой семьей в течение ряда последующих лет и знаю, что все дети (и дочери) получили не только среднее, но и высшее образование; очень чтили своих родителей, навещали их на ст. Ворновицы даже со своими женами. Но родители решительно отклонили все предложения своих «выбравшихся на дорогу» детей бросить жизнь и службу на станции и переехать на покой и их иждивение. Старик Лукомский так и умер начальником этой станции, и только тогда жена его переехала жить к младшей замужней дочери. Словом, это изумительный пример крепко спаянной и разумно воспитанной украинской семьи, какие тогда были очень редки. А ведь, глава-то был из крестьян-солдат, а потом почтальон; жил и вырос в самых суровых условиях!!..
Мой приезд в м. Немиров и радость наша общая при свидании не поддается описанию. Я окунулся опять в сферу ощущений моего отрочества, побывал в своей старой гимназии и разных интересных местах. От радости я узнал и все подробности покупки хутора. Это был остаток огромных владений знатного когда-то «воеводы» (польского предводителя уездного дворянства) пана Бронислава Бромирского, владельца двух тысяч душ крепостных с огромным «маёнтком» (имением). Роскошные пиры и угощения своему дворянству; освобождение крестьян, а затем подозрение правительства в скрытом содействии мятежу в 1863 г. обратили пана Бромирского в самого захудалого шляхтича. Когда-то он выезжал из дому в дорогом венском ландо с колесами на серебряных шинах; а лошади, запряженные шестериком и «цугом» с форейтором, тоже ковались серебряными подковами…. Теперь остался только один захудалый хутор – приданое его когда-то знаменитой красавицы-жены из бедной шляхетской семьи. Обремененный большим числом детей, среди которых были хронические больные, а одна дочь совершенно сумасшедшая, пан Бромирский, уже сильно опустившийся во всех отношениях человек, тщетно пытался сбыть кому-либо своей «маёнтык», на котором тяготели большие долги. Продать его поляку он не имел права по закону, а русских желающих купить не находилось. Семья эта тяжко бедствовала.
Кто-то рассказал отцу про этот хутор и советовал посмотреть. Отец побывал там: поговорив со священником православной церкви в м. Жорнищах, родитель наш посетил и многих из соседей-крестьян, с которыми откровенно беседовал о своем намерении. Местность отцу понравилась: бывшие крепостные крестьяне, всегда тяготившихся своими вековыми польскими помещиками, отнеслись весьма приветливо к желанию отца стать их соседом, что очень его ободрило и укрепило. Наш старик купил этот хутор, вложил в него до последней копейки все свои сбережения, по мелочам скопленные за период тяжкой службы и честного труда.
Отец настолько погрузился в свое новое дело, что по заключении сделки немедленно переселился в одной комнате на хутор, где еще жила (в полуразвалившемся «господском доме») семья пана Бромирского, не зная хорошенько, когда и куда ее вывезет сам пан-глава; этот последний на единственной еще уцелевшей паре лошадей и бричке, находился в постоянных разъездах «по гостям», где только его по старой памяти принимали и угощали.