Он уже более или менее успокоился. С симпатией полюбовался граффити на стенах и дверце. Подумал, что кое-что можно признать неким видом искусства на основании очевидной попытки выразить сильные чувства в стилизованной форме. Встречались страстные послания, мольбы о встрече в условленном месте, хотя даты давно миновали; слишком экстравагантная для исполнения похвальба; краткие обращения к сексуальным партнерам, чересчур изысканные для этого мира. Ну, он, Хогг, пытался в рамках реабилитационной программы, навязанной отныне проклятым доктором Уопеншо, заняться общепринятым сексом, но не добился большого успеха. Теперь, в любом случае, надо быть молодым для подобающих занятий сексом: это ему отчетливо разъяснила молодежь — горничные-итальянки и прочее, — с которой он сталкивался, а также кое-какие образцы современного искусства, которое он, опять же следуя программе проклятого Уопеншо, мрачно пытался постигнуть. Вот, значит, какие дела. Пора прекратить без конца повторять эту фразу.
Были также на стенах краткие стихи, изложенные в основном в прозе, вроде произведений Крепости Веры. Стихи традиционные, главным образом на сортирный сюжет, но как-то грела мысль, что это все-таки стихи, заслуживающие уважения за гномическую мнемонику. То есть для нормальных людей. Невозможно представить, чтобы проклятый Уопеншо что-нибудь написал или нарисовал в уборной. Хогг заметил по правую руку симпатичное пятнышко голой стены. Для того, что он собирался сейчас написать шариковой ручкой, Музы не требовалось. Он написал:
Может, кто-нибудь выучит наизусть, еще где-нибудь под землей перепишет, в ненадежной памяти размоется блистательное изящество, но, возможно, фамилия не до конца сотрется, сохранится в какой-нибудь алломорфной форме. Эндерби, народный поэт. Эндерби, а не Хогг. И Уопеншо обретает заслуженное бессмертие.
Теперь Хоггерби чувствовал голод. Подпоясался, дернул цепочку, надел пиджак, вышел. Благосклонно кивнул уборщику, читавшему «Ивнинг стандард» в своем кафельном закутке, и поднялся на свет. Выйдя с вокзала, нашел в переулке достаточно грязный с виду ад для голодных, почти полный чавкающего народу. Он знал, какая еда ему требуется, — бунтарская. И заказал у цыкавшего зубом мужчины в очках за стойкой кружку очень крепкого чаю, яичницу с жирным беконом, пристроившись у лестницы. Он намерен устроить себе несварение. Показать распроклятому Уопеншо.
Глава 2
1
— Большая честь, йя, — сказал мистер Холден из-за охапок цветов применительно к времени года. В смежной комнате клацали машинистки. Перед мистером Холденом стояли Хогг и Джон-испанец, сверкая соответственно кариесом и золотом, строго реагируя на замечание о большой чести. — Самый маленький для избранных, тогда как «Сэдлбэк» — просто питч[30] приблизительно правильного размера, йя. Поэтому в «Поросятнике» будут коктейли, и вот тут тебе, братец Хогг, придется показать силу бэтсмена. Мы приглашаем нескольких официантов из бара «Тихо Течет Милая Темза», как бы в запасные защитники. Начинайте-ка лучше зубрить рецепты коктейлей, ребята, почитайте какой-нибудь барменский «Уизден»[31]. «Лошадиные шеи», «прицепы», «манхэттены», «снежки», все, что можно. Как, удержите биту?
— Я все знаю, — сказал Хогг, — в том числе те, что еще не придуманы.
— Я ему покажу, — посулил Джон, — если не знает.
— Поп-группа, вы говорите? — спросил Хогг.
— Такие вещи надо знать, — заметил мистер Холден. — У тебя полно времени, чтоб газеты читать. Как бы запоздалое чествование, вроде последнего удара на правую сторону поля. Они кино снимали на Багамах, как вам должно быть известно, и только теперь удосужились организовать это мероприятие. Есть чего отмечать. Новый золотой диск, награды к дню рождения, а теперь Йод Крузи стал ЧКЛО. Йя, много поводов для торжества. Mucho[32], — добавил он для Джона.
— Usted habla bien español[33].
— ЧКЛО? — переспросил Хогг. — Член Королевского литературного общества?