— О? — сказал Хогг.
— Видишь этот чертов vaso[45]? Туда páarpado[46] упало. Рехнуться можно, hombre. — Не столько фальшивое веко, сколько накладные ресницы с одного глаза.
— А, — сказал Хогг. Некоторые стаканы очень липкие.
— Одна вещь, — сказал Джон. — Никакого коньяка мы отсюда не подаем. Бутылки уже на mesa. Vasos тоже. В баре никаких дел, hombre.
— Да.
Джон запел нечто вроде фламенко без слов. А вскоре перестал. Просачивались ритмы, если не смысл, послеобеденных речей. Говорил премьер-министр.
— Дьявольски хорошо говорит, старик. Только вечно одно и то же. Я по телику слышал.
Хогг мог точно сказать, что говорит премьер-министр: страну распродают на корню; наследие дурного правления; решительно добьемся платежеспособности, несмотря на предательскую и фривольную оппозицию оппозиции; коллективная деятельность четырех присутствующих здесь парней, которые, увы, не входят в число его избирателей, но он гордился бы, если б они ими стали, послужив всем примером; народное искусство; искусство для народа; народ — душа истинного искусства; предстоит борьба; добьемся платежеспособности; наследие дурного правления. Долгое хлопанье сменилось овацией стоя. Дверь в «Поросятник» внезапно распахнулась. Ворвался совершенно белый Джед Фут. И сказал:
— Дайте нам чего-нибудь покрепче. Я вам говорю, не могу вынести. Сукин сын на ноги встал. — Хогг сочувственно плеснул большую порцию бренди, которую Джед Фут мигом оглоушил. — Научил его всему, что знает, — заныл он. — Чертов предатель. Еще дайте нам. — Хогг налил еще больше бренди. Джед Фут одним глотком препроводил его внутрь.
Джон цыкнул языком. И сказал:
— Тут теперь кончено, hombre. Пойду посмотрю.
— Я ухожу, — сказал Хогг. — Прочь. Сыт по горлышко, черт побери, вот так вот.
— Сыт по горлышко, черт побери, приятель? — трясущимися губами повторил Джед Фут. — Ты даже понятия не имеешь, что значит — сыт по горлышко, будь я проклят. Еще выпью.
— Я сменился, — предупредил Хогг. Он уже сбросил позорный парик, теперь снял куртку бармена. Его собственный штатский пиджак был в чуланчике в дальней части бара. Он пошел за ним. Джои как раз открыл дверь, которая вела в коридор к выходу, напротив двери в «Уэссекс-сэдлбэк». Выходя в приличном пиджаке, Хогг обнаружил ту самую дверь широко распахнутой, чтобы служащие отеля имели возможность все видеть и слышать. Тут была представлена вся Европа в лице горничных и поварят, которые поклонялись глобальному мифу с открытыми ртами. Позади оставался Джед Фут; Джон протискивался вперед. Шаркая к служебному лифту, несчастный Хогг вдруг услышал знакомые звуки:
Прочитано скверно, словно чтец с трудом разбирался в плохо знакомой кириллице. Потом Йод Крузи сказал:
— Зубы мне немножечко расшатались. — Смех. — Накатать накатал, прочитать не могу. Ну, конец вот какой:
Аплодисменты. Йод Крузи сказал:
— Только не пытайте, чего это значит. Просто взял и накатал. — Смех. — Не, серьезно, я жутко стесняюсь. Просто собрал стишки в книжку, чтоб как бы показать. Знаете, показать, что нам нравится чуточку думать мозгой, а всякие kvadraty, как тут кой-какие квадраты себя называют, чтоб не думали, будто все будет по-ихнему. — Радостный хор.
Хогг застыл на месте, как monumento из мороженого. Бежав от присутствующей здесь суки, ему пришлось оставить множество рукописей со стихами в ее квартире на Глостер-роуд. Они существовали, а потом исчезли. Среди них голография «Ручного зверя». Не имея возможности восстановить по памяти, теперь нельзя быть абсолютно уверенным… Стой. Художник, приятель той суки, по имени Гидеон Далглиш, что-то рассказывал на каком-то светском мероприятии о поездке с другом по зеленой летней Англии, когда их, милый мой, поглотила непотребная зелень, сильно разросшаяся зеленая карцинома, устрашающе бесформенная и громадная. И вдруг красное пятно почтового ящика рассеивает, укрощает зелень, облекает ее в постижимую форму. Природе необходим человек, милый мой. Перед глазами Хогга, Эндерби, промелькнули слова СРЕЗАННЫЕ СОНЕТЫ, выстроились для инспекции рифмы. И тогда… Он стоял, вытаращив глаза в пустоту, не в силах шевельнуться. Снова слышался голос Йода Крузи, микрофонно перекрикивавший громкий радостный хор: