Мисс Боланд спускалась перед ним. Только ступив на мокрый гудрон, Эндерби шмыгнул к ней, взял под руку. Она, видимо, удивилась, однако приятно; прижала его руку к своему теплому боку. Кажется, и колени у него ослабли от облегчения, когда он увидел, что, кажется, вокруг нет мужчин в плащах, поджидающих его на пути по гудрону к зданию аэропорта. Кажется, кругом только чернорабочие, тощие, в синем, приткнувшиеся к стенам, жадно курившие, пожиравшие туристов голодными глазами нищих. В самом аэропорту, несмотря на очень позднюю ночь, шла оживленная деятельность. Самолет с арабскими надписями готовился к взлету, другой, под названием ИБЕРИЯ, таксил по полю. Повсюду мужчины в комбинезонах толкали тележки, пыхтели в маленьких тракторах. Эндерби одобрял такую суету, особенно толпу пассажиров, заметную в здании, к которому они уже приближались. Он увидел себя, преследуемого, прячущегося за людьми. Впрочем, нет, пока безопасно.
— Луны нет, — заметила мисс Боланд. — Luna, да? Лучше, чем по-английски. Новолуние. Полнолуние. Я думала, luna меня здесь встретит. Ну да ничего.
— Вы на нее по пути нагляделись сполна, — заметил Эндерби, несколько ребяческим тоном. — И здесь сполна наглядитесь. На отдыхе, я имею в виду. Только, по-моему, вам захочется убежать. — Шедший рядом коллега-турист с подозрением глянул на Эндерби. — От luna, я имею в виду, — пояснил он.
— От нее не убежишь, — возразила мисс Боланд. — Нет, если ей посвящаешь всю жизнь, вроде меня. — И обеими руками стиснула руку Эндерби. Очень теплая женщина. — Где вы научились испанскому? — поинтересовалась она.
— Нигде никогда не учился. Совсем не говорю по-испански. По-итальянски — да, немного. А по-испански — нет. Впрочем, они похожи.
— Какой вы загадочный, — загадочно заметила мисс Боланд. — Заинтриговали меня. Наверно, многое скрываете. Смотрите, даже плащ не взяли. Хотя это, видимо, ваше дело, а не мое. И сумки своей у вас нет. Такое впечатление, будто вам спешно надо было уехать.
— О, действительно, — затрепетал Эндерби. — Я хочу сказать, я человек импульсивный. Что придет в голову, то и сделаю.
— Если хотите, — предложила она, снова стиснув его руку, — зовите меня Миранда.
— Очень поэтичное имя, — сказал Эндерби, приступая к профессиональным обязанностям. Он не мог как следует вспомнить, кто эти стихи написал. Какой-то могучий, пропитанный вином католик в мантии. — «Блохи очень уж плохи на пиренейском мохе», — процитировал Эндерби. И еще: — «Разлука, Миранда, разлука. Только чего-то там сука».
— Простите?
— И чего-то такое там входит без стука.
Вошли в здание аэропорта, темное, маленькое, где слабо пахло мужской мочой, особенной, заграничной, сильно насыщенной чесноком. Имелась большая фотография генерала Франко в штатском, лысого мужчины с брылами и задранными бровями выскочки. И желтевшие уведомления, должно быть запрещавшие всякие вещи. Мистер Мерсер уже был там, наверно подброшенный каким-нибудь трактором. Вокруг него толпились все участники круиза, как бы ища защиты. Эндерби заметил, что по-прежнему держит мисс Боланд под руку. И отцепился, сославшись, что должен отправить письмо.
— Снова загадка, — сказала она. — Только вошли — и уже отправляете загадочное письмо. С загадочной подписью.
— Что? — пискнул Эндерби.
— Простите. Я не могла не заметить. Вы его на сиденье оставили. Извините. Оно лежало с брошюрами и всем прочим, я взяла посмотреть, а там ваше письмо. Зачем теперь притворяться, будто я не знаю вашего имени, правда? Или прозвища.
— О нет.
— Наверняка. Я никогда раньше не слышала такого имени: Пурко. — Так она выговаривала «пуэрко». — Потом подумала, что оно иностранное, поискала в испанском словарике, и, увы, оно там оказалось. Означает «грязнуля».
— Собственно, — импровизировал в бреду Эндерби, — это старое пограничное имя. Я уэльскую границу имею в виду. Семья моя из-под Шрусбери. Я имею в виду, с испанским просто совпадение. Слушайте, я должен отправить письмо. Сейчас вернусь.
Только начав неловко протискиваться сквозь толпу вокруг мистера Мерсера в вязаной шапке, он понял, что поступил глупо, оставив ее даже на пять минут. Она не поверит истории насчет Пуэрко, старого пограничного имени, снова заглянет в испанский словарь, обнаружит другие значения, кроме грязнули, вонючки и прочего. Обязательно. Он помешкал у двери, ведущей в унылый мокрый садик, за которым стояло нечто вроде ресторана, сплошь из больших грязных окон. Надо забрать у нее словарь, опасную страницу вырвать, или целиком его потерять. Или, может быть, прямо сейчас с пятифунтовыми бумажками и антологией экзотических pourboires[56] двинуться в глубь огромного, дождливого, ветреного полуострова, затеряться в пробковых лесах, высохнуть, как виноград, топча горячие белые проселочные дороги? Нет, решил он. У двери стоял тощий бедняк, противореча глухой сырой ночи сигаретными вспышками. Возможно, думал Эндерби, испанизация Джоном-испанцем материнской девичьей фамилии представляет собой историческую фазу развития этого слова, давно пережитую. Но если оно, конечно, подобно итальянскому, и…