Чернокожий мужчина отреагировал на свое имя каким-то слюнотечением.
— Рублик на бублик, мой пахан всегда говорил. Под Галлиполи гигнулся, несчастный старый валенок. Это мне тетушка Полли рассказывала, что он так всегда говорил. Сам я его никогда не видал. Абу процент получает с каждой дрючки, севшей на крючок. Навар. — Этому самому Абу Изи Уокер отдал, как показалось Эндерби, не больше пятидесяти дирхемов. Потом взял дерюжную сумку и прогнал Абу, словно муху. — Ну, теперь, — сказал он, беря Эндерби под руку и выводя в пылающий масляными лампами и порочным весельем вечер, — пришла пора кускуса. Уважаешь кускус?
— Никогда не пробовал, — сказал Эндерби.
— Самый лучший стих Мосла Сагдена, — объявил Изи Уокер по пути в дымном свете среди корзин и лунных фруктов, — «Песнь дерьмоныра». Не знаешь, браток?
— Что такое, — спросил Эндерби, — дерьмоныр?
Моложавая женщина подняла паранджу, крепко плюнула в куриные кишки. Двое ребятишек, один без левой ноги, сильно щипали друг друга.
— Дерьмоныр — это типус, что чистит сортирные ямы. Ну, злоблаговоние у сортира такое, что за ярд с глузда съедешь, если помнить, куда ты нырнул. Поэтому он затыкает все дыры, как бы под водой, а потом выныривает дохнуть. Сечешь? — Старик в мятом тюрбане просеменил мимо, плаксиво распевая молитву небесным архангелам ислама. Изи Уокер начал декламировать:
— Неплохо, — одобрил Эндерби. — Хотя не так много смысла. — Смысла? В вашей поэзии чересчур много смысла, Эндерби. Архидьявол, размазавший истинное искусство в гнусное поп. Убить, убить, убить. Его совесть будет спокойна, что бы ни говорила юстиция.
Усатый мужчина с проступавшими из-под темного капюшона венами на голове хрипло окликнул Эндерби, указывая машущими руками на мальчиков в рубашечках, выстроившихся под фонарем перед его лавкой. Женщина сидела на корточках на ступеньке, деревянной лопаточкой снимала накипь с кипевшего на едком дровяном огне котла.
— Та самая выпивка, — рыгнул Эндерби, — что б это ни было, нехорошая мысль.
— Пошамаешь кускуса, почувствуешь себя мешком полосатых котов.
— Гра-а-ах, — сказал Эндерби. — Перфуитт.
— Роуклифф, — пробурчал зеленеющий Эндерби. — Теперь (эррррф) скоро.
Изи Уокер замер на месте, стряхнув вцепившегося в рубашку нищего, словно пепел.
— Роуклифф, говоришь, браток? Роуклиффа решил улепешить?
— Плагиатор, предатель (орррф), враг.
— Держит маленький пляжник. Какое-то «Акантиладо». Неподалеку от Рифа. Только его там нету. Сильно сметелился. На Скалу шарлатаны загнали.
— На Гибралтар? Роуклиффа? Он что, болен?
— Совсем кандык. Но намерен вернуться. Говорит, если зафинтилится, то уж на своей койке.
— Роуклифф, — заявил Эндерби, — (орррффф) мой.
— Ну вот, — сказал Изи Уокер. — Лезь по этому рахиту. Нюхни-ка сочный кускус. М-м-м-м. Потом пофурыкаем. Луна взошла.
Эндерби горько взглянул на луну. На ней как бы злобно бесилась мисс Боланд.
— Этот обмылок Роуклифф, — сказал Изи Уокер, влезая первым по лестнице, — довольно-таки корявый. Большие дела в кино делал, всякое такое. Круто знаешь, что делаешь, брат?
— Знаю (арррп), — заверил Эндерби, следуя за ним. Новый нищий с бельмастыми глазами страстно обнял его за левую ногу, вопя насчет милостыни. Эндерби пинком его сбросил.
Часть вторая
Глава 1
1
На другой кровати сидел Али Фатхи, скреб подошвы столовым ножом, наточенным на подоконнике до летальной остроты. Бежал он из Александрии, которую именовал Искандерией, и презирал мавров, считая язык их лишенным основ. Сам говорил, как диктор арабского радио, на языке, полном назойливых, застревающих рыбьей косточкой в горле звуков, гортанных болезненных придыханий. Очень худой, он со временем как бы отращивал больше и больше зубов и вечно рассуждал про еду.