А ты держи ответ,
Пастуший князь: ты выполнил обет,
Что дал в день жертвы? Снова огорченье
Тебе маячит в утреннем свеченье?
То — старая беда, увы; не зная,
Куда прогулка выведет лесная,
Он бродит в дубняке, считая грубо
Минуты по ударам лесоруба,
И в зелени просиживает буйной
За часом час у речки тихоструйной.
Охваченный потоком дивных грёз,
Сейчас он за кустами диких роз,
В источнике, холодном нестерпимо,
Нашаривает нервно и незримо
Какой-то стебель… Вот она, удача!
Он лилию срывает, чуть не плача
От восхищенья запахом и цветом,
На лилию сел мотылёк. Пометам
На крылышках нельзя не подивиться,
И наш герой их разгадать стремится,
Разглядывая с детскою улыбкой…
Подхваченный струёй воздушной зыбкой,
Малыш герольд из рук Эндимиона
Порхнул. А тот, стряхнувши облегчённо
Апатию и щурясь против света,
Последовал за ним по странам света.
Похож на новорожденного духа,
Бесплотный, он возреял легче пуха
В тиши зелёной, солнечной, вечерней
Над крепостью среди древесных терний,
Над вереском, над полумраком сонным,
Что лето напролёт — во сне бездонном,
Над просекой, сбегающей в теснину,
Над морем пролетел, нырнул в лощину,
Ту самую, которая от века
Не слыхивала звуков человека,
Лишь разве ритмы, что быстрее снега
Переплавлялись в тишину с разбега,
Когда ладья, подхваченная бризом,
Спешила к Дельфам с гимном, как с девизом.
Эндимион летел, ведомый милым
Поводырем своим веселокрылым,
Пока не долетели до фонтана,
Кропившего близ грота непрестанно
Медвяный воздух. Мотылёк с излёту,
Как будто сделав тяжкую работу,
Решил напиться — ринулся в низину,
Воды коснулся бережно, невинно
И, не продлив полёт ни на мгновенье,
Сокрылся с глаз в момент прикосновенья.
Эндимион обшарил все поляны,
Но не нашёл знакомца, как ни странно.
И — снова взмыл. Однако, шепчет кто там,
Значенья не придав его заботам?
А это с голышей с речного дна,
Всплыла наяда, и к нему она
Приблизилась и встала, и — о Боже! —
Она и лилий здесь была моложе.
И, косы беспокойно вороша,
Промолвила она, едва дыша:
«Сколь горестны, увы, твои скитанья!
Заждался ты любви и состраданья,
Эндимион! Сколь нежен ты, сколь робок!
Богатство изо всех своих коробок, —
Когда б тебе я этим помогла, —
Я б тут же Амфитрите отдала,
И отдала б без сожалений бурных
Всех рыбок ясноглазых и пурпурных,
Всех радужных, чешуесеребристых,
Всех ярко-краснохвостых, золотистых;
И отдала бы свет незамутнённый
Моих глубин; и мой песок придонный;
Cвой жезл бы отдала без содроганья;
Могучие речные заклинанья;
Пожертвовала б чашею жемчужной,
Меандром поднесённой мне и нужной
Для утоленья страждущих в пустыне.
Младенца я беспомощней — и ныне
Тебя не осчастливлю; но запомни:
Тебя весь день в твои головоломни
Сопровождала я; пойдёшь ты дале
Туда, где прежде смертных не видали,
Искать, метаться будешь вновь и вновь,
Пока не обретёшь свою любовь.
Лишь тот, на небе, знает подоплёки,
Но не постигнуть высшие уроки
Наяде бедной. Милый, до свиданья!
Плыву я в грот — продолжить причитанья».
Речная дева скрылась в отдаленье.
Эндимион застыл от изумленья:
Ничто не изменилось в водоёме.
Река текла, как прежде, в полудрёме;
Сновали комары и водомерки,
Мальки зажглись в подводном фейерверке —
Добра и зла здесь не было в помине.
Стараясь подавить в себе унынье,
Эндимион, вздохнув, присел на камень.
Когда возжёгся светляковый пламень,
Эндимион промолвил: «Сожалений
Достоин тот, кто полон измышлений
О городе невиданного счастья.
На месте убеждается невежда,
Что всё — обман, что рухнула надежда.
И чтоб утихомирить это горе,
Он город новый измышляет вскоре,
Где соты просто ломятся от мёда.
И что же видит он в конце похода?
В ячейках пусто. Но, презрев границы,
Он третий город покорить стремится!
Все люди по природе беспокойны:
Их жизни — это подвиги, и войны,
И разочарованья, и тревоги,
И фокусы фантазии. — В итоге
Приходится признать: и то уж благо,
Что призрачна любая передряга,
Коль чувствуешь свое существованье,
И смерть — легка. Цветком иль сорной дрянью
Быть на земле — меня не беспокоит:
Ни то, ни то моих корней не стоит.
Но на пригорке, где туман повсюду,
Ужели, как стоял, стоять я буду
Один? Нет-нет! Но я, клянусь Орфея
Волшебною мелодией, скорее
Пребуду сирым на вершине горной,
Хотя бы тень любови необорной
Ища вокруг, чем стану… Кем — неважно!
О, нежный голубь, реющий отважно!
О, Цинтия, от твоего престола,
Голубизной наполнившего долы,
Исходит луч, который бесподобен:
Он грудь мою пронзает, он способен
Разбить любви и мощь, и тиранию.
Умерь его! Во времена иные
Страданья облегчая, чуешь боль
Сильнее той, которую дотоль
Несло страдание. Так привяжи
Мне крылья, королева! Укажи,
Где мне любовь искать свою. Толпою
Мелькают купидоны пред тобою,
Но ты не церемонишься с эскортом:
В морях любви ладья не дрогнет бортом.
В моём безумстве не ищи нечестья:
Ведь, звёздами клянусь, сумел обресть я
Такую силу, что, разбив препоны,
Уже плыву с тобой по небосклону.
Прекрасна ты! Прекрасен мир в полёте,
И блеск, и свет колёс при повороте
Вокруг оси! А как мерцают вожжи!
Допустим, мы приехали. И что же?
Сокроет ли беседка эти взоры?
О эти взоры! Страшно: нет опоры!
Я неземным пространством поглощён,
Спаси меня!» — вскричал Эндимион
И поднял руки в ужасе жестоком,
Как встарь Девкалион перед потоком,
Дрожа, как Орион перед рассветом,
И глас подземный был ему ответом,
И он ему внимал, и был от страха
Бесчувственнее камня или праха.
А глас внушал: «Спускайся с гор скорее,
Иди туда, где длинные аллеи
Ведут в пещеры шпатовые мира.
Ты чуял потрясение эфира,
Ты слышал гром; и было дней теченье
Неласковее зябкого свеченья
Ледовых гор; и погружал ты длани
В мертвеющее небо, что, как ране,
Столь мрамороподобно. Гласу внемля,
О, богомудрый, опустись на землю!
Кого смущает голос эмпирея,
Бессмертным быть не может. Поскорее
Спускайся, минув таинства земли!»