Сорвался бы он в бездну непременно,
Когда б, как прежде, проводник небесный
Под свод бы не отвёл его древесный,
Под миртовые ветви; гимн распевный,
Бесшумно, точно дождичек полдневный,
Зашелестел вокруг его беседки.
Когда закат пробился через ветки,
Заметил свет Эндимион. Откуда?
Он по аллеям заспешил и — чудо! —
Увидел купидонов; сладкий сон
Их плотно окружал со всех сторон.
И лабиринтов минул он премного,
Пока не привела его дорога
В лесной шатёр. Курились фимиамы,
И нежные внутри звучали гаммы.
И подсмотрел наш странник тихомолком:
На ложе, что покрыто было шёлком,
Спал юноша какой-то неизвестный.
Не описать, каков он был, чудесный:
Употребленье слова или вздоха
Подобной цели отвечает плохо.
Желтея, словно персик, одеяло
И ниспадало, и приоткрывало
Густые кудри, как у Аполлона.
На шею, грудь — на ласковое лоно —
Они спускались; также кто угодно
Лодыжки и колени мог свободно
Увидеть; преклонил он на ладошку
Лицо своё и алый рот немножко
Открыл, во сне забывшись, — утро юга
Так открывает розы. Были туго
Венцом вокруг чела его обвиты
Четыре лилии. Как люди свиты,
Виясь, побеги вкруг него теснились;
Растения блестели и лоснились.
Тянулся плющ и покрывал он тенью
Там чернокожих ягодок вкрапленья,
И выставляла жимолость упорно
Свои цветки, похожие на горны.
Вьюнки сверкали в вазах полосатых.
И зелень, шелестя на крышных скатах,
Сползала на ближайшие газоны.
В безмолвии стояли купидоны.
Один заботился о том, чтоб лира
Спала и не тревожила эфира,
И крылышки всё прижимал он к струнам.
Второй склонялся над красавцем юным,
Помахивая веточкой ивовой.
А третий, самый резвый и бедовый,
С фиалками взлетел под верх шатровый,
И улыбнулся, и движеньем точным
Он обдал спящего дождём цветочным.
На эти трепыханья и порханья
Латмиец глянул, затаив дыханье,
И двинулся, горя от нетерпенья,
К божку, что подавлял любое пенье
Чудесной лиры. И шепнул с усмешкой
Ему божок: «Входи смелей, не мешкай!
Придя сюда, ты поступил, наверно,
Ошибочно, кощунственно и скверно.
Однако небожители, дружище,
Порой свои бессмертные жилища
Показывают смертным. Этой чести
Сегодня в данном случае и месте
Ты удостоен. На цветы живые
Приляг, Латмиец. Пей вино. Впервые
С тех пор, как собирала Ариадна
Свой виноград, сей пурпур столь прохладно
Излился здесь. Ешь груши от Вертумна:
Он их прислал мне, полюбив безумно
Помону. Сливки, милый гость, попробуй.
Такие сливки белизны особой
Младенчику Юпитеру вкуснее
Не предлагала нянька Амальтея.
Отведай слив, что даровала осень:
Они созрели для ребячьих дёсен.
А вот плоды, что чудны даже с виду:
Их нам насобирали Геспериды.
Пока ты здесь пируешь бесподобно,
Тебе я, милый, опишу подробно
Заботы наши, — молвил он, и начал,
И звоном струн начало обозначил. —
Богиня моря в юношу земного
Влюбилась как-то. Снова, снова, снова
Она его привлечь к себе пыталась.
Ах, чья б душа бесчувственной осталась!
Но юноша к мольбам её любовным
Остался безразлично-хладнокровным,
И нравилось ему, когда, бывало,
Нетронутое небо умирало
У ног его — глупец! — когда в кручине
Лежала на зелёной луговине
Влюблённая; когда терзали разум
Страданья, порождённые отказом.
Ни слова, гость! — не то ты с жару, с пылу
Пошлёшь проклятье, как и сам я было
Чуть не послал… — Но бедная хозяйка
Сошла с ума, как парня на лужайке
Кабан смертельно ранил. — И с мольбою
Она вошла к Юпитеру такою,
Что тронула владыку, и при этом
Он повелел, чтоб к жизни каждым летом
Красавец возвращался. Погляди,
Он рядом спит, Адонис наш. Поди,
Блаженствует в глубокой спячке зимней.
Хозяйка наша — без любви взаимной —
Ему слезами залечила рану,
И, пользуя красавца постоянно,
Смерть превратила в долгую сонливость,
И сообщила снам его красивость,
И повелела нашей дружной кучке
При парне находиться без отлучки
И сон его беречь. И, как на вызов,
Спешит порою первых летних бризов
К возлюбленному с первым поцелуем.
Природа льнёт к воздушным тёплым струям,
И оживает остров Цитереи…
Но обрати внимание — скорее! —
Встревожилось крылатое собранье!» —
Так тишину взорвало восклицанье,
И разом листья зашуршали что-то,
И взмыли голуби, и сквозь дремоту
Забормотал Адонис; тут же руку
Он перенёс, во сне внимая звуку,
С бедра на голову. И по округе
Внезапно разнеслось: «Друзья! Подруги!
Проснитесь! Лето с щебетом и звоном
Уже идёт по клеверным газонам.
Проснитесь, купидоны, сей же час!
Отхлещем колокольчиками вас!
Ликует жизнь! Великое — свершилось!»
Здесь купидонье царство всполошилось,
Зашевелилось в роще, на опушке,
И зёв пошел у них, и потягушки.
Но вскоре все ободрились. Как струи
Кипят, шипят, спешат напропалую
Из амфоры, и в облаке нектарном
Приходят к винопийцам благодарным,
Так сверху вниз, душистый и бодрящий,
Пал облак — пробудитель настоящий.
Все стали звать владычицу. И скоро
Вдруг распахнулись заросли, как шторы,
И выплыла бесшумно колесница,
И на Адониса стряхнули спицы
Росу; однако, спящий не проснулся,
Но, мелко вздрогнув, грузно повернулся.
И голубки, летевшие в запряжке,
На землю сели, потрудившись тяжко,
И вытянутые втянули шейки.
Настал черёд Венеры-ворожейки.
Тень от неё едва-едва упала
На грудь Адониса, — и бурно стало
В нём сердце биться; задрожали веки.
Когда бы не Венера, нам вовеки
Не видеть света из-за жизни серой!
Её глаза нам светят новой верой!
Волнуюсь я… Не опишу от смуты
Её прибытья первые минуты.