Выбрать главу
И сумерки уже теснил с востока Грядущий день, когда пришёл в себя я. И небеса от края и до края, И свежий лес рассветом пронизало. И где-то рядом лира прозвучала И смолкла, — и кусты прекрасной розы Раздвинулись, — и разом смех и слезы Мне брызнули в лицо. И, словно сети, За кои я бы отдал всё на свете, И даже кущи рая, — полонили Меня слова девичьи; право, были Росе они подобны. И коснулся Тут слуха голос нежный: «Ах! Проснулся? Хоть слово, заклинаю Купидоном, Промолви мне! В страдании бездонном Я слёз фиал наплакала, наверно. Я думала, ты умер. Ах, как скверно! Но ты живой! До капли источу Серебряные слёзы: я хочу Тебя уговорить, чтоб ты остался; Тогда я не исчахну. Оказался Ты в холоде, мечтая о тепле? А может, в небесах и на земле Тебе улыбки светят безотказно, Прекрасные, как яблоки соблазна? Я для тебя нарву их». — И от сласти Душа моя сдалась верховной власти Её речей заветных — и подкралась Она ко мне так близко, что казалось: На шаг она поближе подойди, И сердце остановится в груди!
Латмиец! Ничего не утая, Поведал обо всех соблазнах я. Не восклицай же, оценив их силу: Ужели позабыть возможно Сциллу? С ней смертный совладать не в состоянье. Амброзия была в её дыханье! Я жил, как в сказке, — и легко, и звонко. Она меня, как малого ребёнка, Среди цветов баюкала. Поток Вчерашней жизни замер. Я не мог Ей сердцем и умом не покориться, Но только в чувстве мог я раствориться, Не отвечая на призывы звона, Что издавала арфа Амфиона, О милой Сцилле мне напоминая. Когда, одежды неба обновляя,
Блестящий Феб являлся в час вечерний, Среди цветов, и веточек, и терний Я обретал сознанье. Без заминки Я отправлялся в гости по тропинке К лисицам, белкам и стадам оленьим, И птицы с их сладкоголосым пеньем Внушали чувство светлое печали — И я был счастлив!
                              Ты позволь, я дале Сменю свой тон и буду строг сугубо, Как властный жезл Плутона, — или губы Сожгу себе, ведя рассказ неспешный, Как небо превратилось в ад кромешный.
Что ж, на заре проснулся я однажды; Алкал я, умирая, как от жажды, Её любви… Но пусто было рядом! И, как стрела, напитанная ядом, Меня досада злая поразила. На поиски — терпеть не стало силы — Пошел я в лес. И вдруг под сенью кедра Отчаянье свои разверзло недра. Я задрожал, я страх почуял сильный: Повсюду стон раздался замогильный. Нутро земное тяжко громыхнуло, И будто сила некая толкнула Меня на тропку, что сбегала круто В долину тёмную. — И в слух мне люто Вонзались вопли, становясь тем резче, Чем к пламени, синевшему зловеще, Я ближе подходил с моей кручиной. Оно меня, как острый взор змеиный, Зачаровав, отправило в чащобу, И там я, испытав и страх, и злобу, Среди чудовищ, коих было тыщи, На вырванном корявом корневище Её увидел. Буйное собранье Плясало с визгом, хохотом и бранью; Оно клыки и зубы обнажало; Сулили смерть язвительные жала; И гады здесь шипели и лоснились, Какие и Харону б не приснились. И женский взор, жестокий и стеклянный, Тиранствуя, владычил над поляной. И женщина, командуя оравой, Там потрясала палицей корявой, И с окриком внезапным и гортанным Она швыряла чудищам поганым Сверкающие гроздья винограда, И с топотом вокруг толкалось стадо, Прося ещё. И, усмехнувшись едко, Она, представь, омеловую ветку Из чёрного фиала окропила. Собранье застонало и завыло, Как будто ожидало смертной казни. И ветку подняла она; в боязни Чудовища взмолили о пощаде, Но женщина с презрением во взгляде Им брызнула в глазищи маслом чёрным. И с криком, с коим по путям неторным Идут порой страдальцы пилигримы, Уроды, волхвованьями томимы, Распухли жутко, каждого распёрло От кончика хвоста — по грудь — до горла. Вдруг — тишина; и, как под ураганом, Промчавшимся над сборищем поганым, Где в воздухе, уныньем напоённом, Борей, казалось, борется с Пифоном, Исчезли все — но то была не буря: То женщина, чело своё нахмуря, Их изгнала кивком одним небрежным. Но чу! С весельем диким и безбрежным Сатиры, фавны вырвались из ночи. Быстрей кентавры были бы не в мочи Свершить набег разбойный. И с поклоном Там выступил громадный слон. Со стоном Промолвил он: «Великая Богиня Всех горестей, что мир терзают ныне! Закрой, молю, навек мои зеницы И тем избавь от тягостной темницы! Не возвращай мне власти, и короны, И воинов клыкастых легионы; С женою разлучи меня, с детьми, И силу, и здоровье отними, — И отними весь мир — земной, чудесный, И отними весь мир — иной, небесный, — Мне не страшны ни горе, ни тоска — Была бы только смерть моя близка. И радостно умру я в те минуты, Как упадут мучительные путы. Пускай умру на холоде в конце я, Внемли, Богиня! Смилуйся, Цирцея!»