Здесь, юноша, я выплакаться жажду,
И как не плакать? Между волн однажды
Узрел я нечто в ужасе великом,
И это нечто было мёртвым ликом,
И то была возлюбленная Сцилла!
Цирцея! Ведьма! Прoклятая сила!
Невинной мстишь за то, что я когда-то
Любил её? — Ничто тебе не свято!
И волосами с яростью упорной
Играли волны, как травою сорной;
И с нею, мёртвой, с ней, такой холодной,
Помчался я вперёд по глади водной,
И прилетел к хрустальному чертогу,
И подошёл к жемчужному порогу,
И двинул створы дивного портала,
И в зал вошёл под своды из коралла,
И было там безлюдно и печально,
И царствовал там холод изначально,
И вдруг… — Но пусть отселе в продолженье
Твое заговорит воображенье —
Я Сциллу в нишу положил — и скрылся.
И стан мой стройный вскоре искривился.
И молод, и красив на зависть многим,
Я стал ничтожным, старым и убогим.
А дале… Впрочем, надо ли про это?
В дальнейшей жизни не было просвета,
И чтоб не довели мои реченья
Тебя, мой друг, до умопомраченья,
Я расскажу, какой помог мне случай
От чёрных чар волшебницы могучей
Избавиться наполовину.
Рядом
Сидел я как-то с бурным водопадом
И со скалы вдали заметил судно,
Что продвигалось медленно и трудно.
Оно исчезло вдруг за горизонтом,
И выстроились тучи грозным фронтом;
Заныли ветры. С собственной тоскою
Старик Эол не справился. Морскою
Играя пеной, вздыбленные воды
В небесные её бросали своды.
И вот кораблик снова показался.
Он меж валов беспомощно метался.
Пел ураган то басом, то дискантом.
Матросы тщетно лазали по вантам,
А остальные выли и стонали.
И бездны пасть увидел я в финале.
Они б спаслись, однако старики
Команды отдавали, вопреки
Моим советам. О, со страстью всею
Гееннопорожденную Цирцею
Я проклинал, ведь прямо на глазах
Там люди погибали, и в слезах
Я вглядывался в бешеное море,
Бессильно повторяя: «Горе! Горе!» —
Но книгу с жезлом над волной морской
Внезапно кто-то старческой рукой
Мне протянул — и с плачем я склонился
И принял те сокровища, схватился
За палец было — но, увы мне, тело
Ушло на дно. А небо посветлело,
И шторм утих, и потеплело явно.
Благоговейно, трепетно и плавно
Листать я начал влажные страницы.
Отрадно было в чтенье погрузиться,
В пространные вникая рассужденья.
Я всё забыл, как в сладком наважденье,
И чтению тому отдался весь я,
И взоры поднимал я в поднебесье,
И вновь читал, и каждую Атласом
Я поверял строку, но с каждым часом
Всё легче становилось злое бремя.
Надежда мне блеснула в это время
С тиранством кончить. Слушай со вниманьем,
Ведь ты — порука сим обетованьям.
"У моря, одинокий и несчастный,
Он проживёт, протянет срок ужасный —
Тысячелетье. С истеченьем срока
Скончается он так же одиноко.
Судьба не ждёт, судьба гнетёт и нудит.
Вода убудет, и вода прибудет,
И не умрёт он, пусть, не без кручины
Постигнув волхвования глубины,
Иль, отыскав слова для выраженья
Любого звука, формы и движенья,
Когда все вещества и состоянья
Поймет он до конца, до основанья, —
Он не умрёт. Он в счастье и в несчастье
Смиренно должен пребывать во власти
Благочестивости. И всем влюблённым,
Погибшим в океане разъярённом,
Дарует он гробницы постоянство.
Проникнет Время в мрачное пространство.
Труды созреют. Юноша чудесный
Придет, ведомый силою небесной,
И выслушает старца, и деянья
Он завершит иль смерть как наказанье
Познают оба вслед за неуспехом"». —
«Итак, — Эндимион сказал со смехом, —
Мы — братья-близнецы с судьбой единой.
Какой же подвиг я с отвагой львиной
Свершить обязан? Правда ль, если двину
Своим путём, когда тебя покину, —
Конец обоим?» — «Видишь над волнами, —
Ответствовал старик, — алеет пламя,
Которое играет и искрится?
То бедной Сциллы вечная гробница;
И там же схоронил я всех влюблённых,
На гибель ураганом обречённых,
Пока я сам — невольник». — И вперёд
Старик с Латмийцем двинулись. Под свод
Вошли высокий. — Ах, с годины славной,
Как море подчинил Нептун державный,
Таких чудес не знали во вселенной.
Вообразите: поле, Марс надменный,
Недвижный взгляд, спокойное дыханье,
Ни трепета в рядах, ни колыханья,
И воинов суровых легионы
Построены в железные колонны.
Представьте также: люди ряд за рядом,
Плечом к плечу легли на землю рядом. —
Так любящие вечно отдыхали
От радости земной и от печали.
И сколько было их, в молчанье строгом
Представших перед юным полубогом!
Но их уста краснели, точно розы:
Ни злая смерть, ни все её угрозы
Здесь не имели силы, безусловно.
И были все причёсаны любовно,
Лежали руки мёртвых одинако —
Напротив их сердец.