Я оседлал «роллс», до отказа втянув в лёгкие ни с чем не сравнимый аромат новых кузовных работ, новой шкурной обивки. Здоровенный удручённый малый, сознавая своё место, стоял на подножке и направлял меня наружу. «Роллс» завелся мягко, радостно, будто хорошенько шлёпнутая вдовица, и мы выплыли из Грузовой Секции с таким же примерно шумом, что золотая рыбка в аквариуме. По их грубым, необразованным американским физиономиям я сумел определить, что воспитай их другая культура, они бы непременно стучали себя кулаками по лбу. В знак уважения, видите ли.
На выезде нас встретил малый из Посольства — по-прежнему визжа и едва ли не удавившись от ярости и досады. Воспитай его другая культура, он бы, вероятно, зачем-нибудь стукнул кулаком по лбу мне. Я попытался его урезонить, умоляя не позорить Дипломатический Корпус, и он наконец несколько опамятовался. В осадок после кипения выпало одно: Посол сейчас далеко, в какой-то земле обетованной для гольфа, играет в него, или в лапту, или ещё во что-то с каким-то из их Президентов, или Конгрессменов, или кто там ещё у них есть, но вернётся утром, и вот тогда я должен ему доложить о прибытии — живой или мёртвый, с картузом в кулаке, — выслушать увещевания, сдать мою «Гончую», а он, визгун то есть, требует назвать ему имя того окаянного наглеца, что осмелился покуситься на свинцовые пломбы Министерства иностранных дел, коими был опечатал «роллс». Я сообщил его, что малого зовут Макдермо (в запале — неплохо придумано, согласитесь), и пообещал попытаться найти время и заглянуть к Послу в ближайшие дни.
Он снова понёс невнятную околесицу — каждую фразу начинал с «Вы отдаёте себе отчёт…», а потом её не заканчивал, — поэтому я решительно воспротивился.
— Возьмите себя в руки, — строго сказал я, суя ему в ладонь фунтовую купюру. Отъезжая прочь, я поймал его в зеркальце заднего вида: он неистово на чём-то прыгал. Слишком уж эмоциональна эта дипломатическая публика. В Москве бы от него толку не было — скомпрометировали бы на раз.
Я отыскал свой отель и в гараже передал «роллс-ройс» способному на вид малому буроватой наружности: в глазах у него искрился юморок, и меня к себе он расположил сразу. Мы договорились, что к кузову применять он будет только ветошь и ничего более, — мистер Спиноза витал бы надо мною бледным призраком до конца дней моих, если бы я позволил драить детергентами или мумифицировать силиконом его Особую Секретную Полироль. После чего я доехал на элеваторе — как тут называют лифт, а вы не знали? — до стойки портье (багаж при мне), и так вот, короткими перебежками, добрался до своего превосходно оборудованного номера с уборной, достойной самой богини Клоаки. Как прирождённый англичанин, я выключил смехотворное воздушное кондиционирование и распахнул окна.
Пятнадцать минут спустя я снова включил кондиционирование и вынужден был телефонировать портье, дабы в номер прислали кого-нибудь закрыть мне окна… стыд-то какой.
Позднее мне прислали каких-то сэндвичей, которые мне понравились не слишком.
Ещё позднее я убаюкал себя чтением единственного полупостижимого абзаца книги.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Замрёт ли нынче он? Или вперёд
Неумолимо шаткий шаг направит свой,
Топча вульгарные препоны?И падёт
Тростник под его зверскою пятой,
Когда слепая воля, древний род