Ели мы в неком стойле или же кабинке — вроде старомодных лондонских забегаловок, только хлипче. У меня стейк оказался вполне милым, но до стеснения огромным; походил на поперечное сечение всего быка. К своему я заказал салат, а вот Брат — картофелину, да еще какую: непомерный клубень, взращенный, как он сказал, на равнинах Айдахо. У меня осталось, наверное, унций десять стейка, и Брат вполне хладнокровно велел официанту (его тоже звали Дед) завернуть их «для собачки», а официант и бровью не повел, хотя оба они прекрасно знали, что остатки эти пойдут сегодня миссис Брат на ужин. Стейк в Вашингтоне ужасно дорогой, как вы, осмелюсь заметить, знаете.
Возможно, Брат обставил меня по съеданию стейков, но я побил его в питии выпивки. У них там имеется нечто, смутно называемое «хайбол», — к чему и перешли мы сразу после пива; в занятии этом он мне был не ровня, я далеко его превзошел. Фактически он взирал на меня с каким-то, я бы сказал, уважением. Полагаю, на какой-то стадии я пригласил его пожить у меня в Лондоне; по крайней мере, точно помню, что собирался.
Когда мы направились к выходу, тропу мне шатко заступил какой-то тип фиглярской наружности и вопросил:
— Тыэтачё, сихопат какой иличё? — на что я ответил панибратской фразой, почерпнутой у Брата же: он использовал её для общения со своим собратом-таксистом в первой половине дня. А именно:
— Ай, свистни в дупель, там тоже дырка! — («Радость человеку в ответе из уст его, и как хорошо слово вовремя!» Притчи, XV:23.)
К моему смятению и замешательству, пьяный малый оскорбился, ибо очень жёстко ударил меня в лицо, отчего нос мой обильно проистёк кровью по всему фасаду моей рубашки. Раздосадованный сим, боюсь, я ответил обидчику тем же.
Служа в одном из подразделений «подколок и кинжалов» в войну — да, Вторую мировую войну, цыпочки мои, — я прошёл такой курс самообороны без оружия, знаете, и страшное дело — весьма преуспел, хотя по виду моему и не скажешь.
Я вогнал пятку своей ладони ему под нос — это гораздо эффективнее обычной зуботычины, — затем носком пырнул его в невыразимые и, когда он вполне объяснимым манером согнулся пополам, двинул коленом в то, что осталось от его бедной физиономии. Он как бы рухнул — что естественно в данных обстоятельствах, — а я в качестве меры предосторожности прошёл ему по обеим рукам, через него переступая. Что тут сказать — он же первым меня ударил, как, я уверен, он и сам с готовностью бы признал. Брат, неимоверно впечатлённый увиденным, выволок меня наружу, прочь из разразившегося аплодисментами салуна — партера, лож и галерки. Падший старина тут не популярен, вне всякого сомнения. В таксомотор я забрался почти без труда, хотя руль снова переметнулся на другую сторону.
Все посольские симпатяги возненавидели меня с первого взгляда — мерзкие кексики, — однако провели к Послу, считайте, без промедления — но не считайте ту задержку, что подкрепила бы их важность в их же собственных глазах. Посол меня принял без пиджака — поверите ли? — и он тоже, судя по наружности, не слишком меня полюбил. Мои учтивые старосветские приветствия были восприняты с тем, что я способен описать лишь как «кряк».
Надо понимать, что обычному потребителю практичнее всего подразделять Послов на два класса: худосочных, которые склонны к учтивости, хорошим манерам и приветливости; и мясистых, которые всем этим не являются. Его нынешнее Превосходительство явно подпадало под вторую категорию: обширное мурло всё в складках жира, исчерчено люэсом и побито прыщами, чирьями и лопнувшими сосудиками настолько, что напоминало контурную карту Трасоксов. [110] Огромный зоб цвета чернослива привольно болтался под этим мурлом, и Его Превосходительство орошало его слюной при разговоре. Я не смог отыскать в своём сердце любви к нему — вероятно, бедняга был назначенцем лейбористов: его коридоры власти вели к одной лишь двери — с буквой М.
— Я не стану шибаться по кустам, Маккабрей, — прокрякал он. — Вы, бесспорно, человек ужасный. И вот мы здесь пытаемся представить образ Великобритании как добела раскалённой технологической державы, готовой состязаться на современных условиях с любой страной реактивного века, а вы — вы разгуливаете по Вашингтону в костюмчике Берти Вустера, как будто вас придумала Комиссия по туризму для рекламы «Исконно Британскiхъ Железныхъ Дорогъ».
— Скажите-ка, — сказал я, — а вот эту последнюю часть вы произнесли изумительно.