— Понимаю. С вами разговаривала моя мамочка. С тех пор, как она застала меня в семнадцать без всего под платьем, она убеждена, что я — кобыла в течке. Это неправда. — Иоанна смешивала мне большой и крепкий напиток — пеон к тому времени был отправлен восвояси. — С другой стороны, — продолжала она, с ослепительной улыбкой вручая мне стакан, — у меня необъяснимая страсть к мужчинам вашего возраста и телосложения. — Я жеманно улыбнулся, давая понять, что шутку оценил — а то и не шутку, а мягкую насмешку.
— Хе-хи, — произнёс я. После чего: — А вы не выпьете?
— Я никогда не пью алкоголь. Мне не нравится притуплять чувства.
— Батюшки, — болботнул я, — как вам, должно быть, ужасно. Не пить, в смысле. То есть, вообразите: просыпаетесь утром, зная, что за весь день вам лучше не станет.
— Но мне очень мило весь день — и каждый день. Пощупайте. — Тут я пролил довольно много из своего стакана. — Нет, в самом деле, — продолжала она, — потрогайте.
Я робко ткнул пальцем в золотое округлое плечико.
— Не здесь, глупый, — тут! — Она щёлкнула пуговичкой, и на свет божий явились две самые красивые груди на свете — вполне себе голенькие, твёрдые, изобильно снабжённые сосками. При всей своей куртуазности, поистине я не нашёл в себе силы отказаться и не схватить одну — рука моя приняла решение за меня.
Мой комплекс кастрации рассеялся, как злобный морок. Иоанна притянула мою голову к себе.
Как ни нравится мне целовать соски девушек, должён сказать, я обычно чувствую себя при этом глуповато. А вы нет? Процедура напоминает мне о жирных стариках, что, причмокивая, сосут вымя своих сигар. Вместе с тем, расточительная реакция Иоанны на мою осторожную пастьбу средь её милых пажитей была такова, что всё смущение как ветром выдуло у меня из мозгов. Оно заменилось страхом за состояние моего здоровья. Иоанна встала на дыбы, словно кошка под пыткой, и обвилась вокруг меня, будто бесповоротно шла на дно. Её тонкие загрубелые пальцы хватали меня со сладостной яростью — и вскоре я удостоверился, что политика её касаемо нижнего белья с семнадцати лет не изменилась.
— Постойте, — напористо сказал я. — Разве не следует мне сперва принять душ? Я мерзок.
— Я знаю, — прорычала в ответ она. — Обожаю. От вас пахнет конём. Вы и есть конь.
Послушно я пустился в лёгкий галоп, понуждаемый барабанными дробями её пяток. Я радовался, что она сняла шпоры.
Описания не первой молодости торговцев искусством, над которыми насильничают, — ни познавательны, ни поучительны, поэтому я проведу здесь строчку «фриссонов», [145] вроде как задёрну душевой занавеской ту экстраординарную сцену, что воспоследовала. Извольте:
Босоногая деваха в блузке с вытяжным тросиком проводила меня в комнату. Она обходительно мне улыбнулась, тыча в меня собственной изобильной грудью, точно парой дуэльных пистолетов.
— Я к вашим услугам, пока вы на ранчо, сеньор, — бесхитростно сказала она. — Меня зовут Хосефина — то есть это как Жозефина. [146]
— Как уместно, — пробормотал я. — В данных обстоятельствах.
Она не поняла.
Как и предсказывала графиня, к ужину я успел как раз. Переменив одежду и выкупавшись, я сел за стол, ощущая себя совсем как тот Ч. Маккабрей, которого мы знаем и любим, однако должен признать: садился я с лёгкой оглядкой, эдак застенчиво, опасаясь встретиться взглядом с древней дамой. Как обнаружилось, она избегала того же; старуха оказалась преданной поедательницей еды, и сидеть напротив неё было сущим удовольствием.
— Скажите мне, — обратился я к Иоанне, когда подали второе блюдо. — А где ваш супруг?
— У себя в спальне. Рядом с той маленькой гостиной, где я… э… принимала вас.
Я в панике воззрился на неё: ни единое наделённое чувствами людское существо не могло не проснуться от зоологического бедлама, устроенного нашим совокуплением. Завидев мою оцепенелость, Иоанна весело расхохоталась:
— Прошу вас, об этом не беспокойтесь. Он ничего не слышал. Он был уже несколько часов как мёртв.
Вообще-то я не очень помню, что мы ели на ужин. Уверен, что вкусное, однако мне, судя по некоторым симптомам, трудно было глотать, и я то и дело ронял вилки, ножи и прочее. «Коммоция» — вот единственное слово, коим стоит описать моё состояние. Помню только старую графиню напротив — она запихивала продовольственные товары в свое хрупкое тело, словно грузила в яхту припасы перед дальним походом. «Сur quis non prandeat hoc est?» [147] — казалось, вопрошала она.
146
Жозефина (1763-1814) — первая жена Наполеона Бонапарта (1796-1809) и императрица Франции (1804-1809).
147
И ради этого мы жертвуем обедом?