Лишь когда мы достигли стадии портвейна и грецких орехов, я нащупал в себе довольно апломба, чтобы осмелиться на следующий вопрос.
— О да, — безразлично отвечала Иоанна, — наверняка всё дело будет в его сердце. Врач живёт в тридцати милях от нас, к тому же пьян; он приедет утром. Почему вы так мало кушаете? Вам следует больше упражняться. Утром я одолжу вам кобылу, галоп будет вам полезен.
Я заалел и умолк.
Старуха брякнула в колокольчик, стоявший у её прибора; в столовую крадучись вошёл священник с кисломолочной физиономией и на латыни произнёс длинную послеобеденную молитву, которую обе женщины выслушали со склоненными головами. Затем графиня поднялась и с немощным достоинством прошествовала к двери, у которой испустила флатус такой устрашающей силы и звучности, что я испугался, не повредила ли она себе что-нибудь. Священник уселся в конце стола и принялся пожирать орехи и хлестать вино так, будто спасал себя от голодной и иссушающей смерти. Иоанна мечтательно улыбалась в пространство, предположительно — прозревая блаженно без-Крампфовое будущее. Я же определенно надеялся, что прозревает она такое блаженство, кое в ближайшее время не потребует моего участия. Мне хотелось одного — немного скотча и большую жирную таблетку снотворного.
Но суждено было вовсе не это. Иоанна взяла меня за руку и отвела посмотреть на труп — точно так же в английском доме вас могут повести смотреть декоративных водоплавающих птиц. Крампф лежал голый, гадкий и действительно крайне мёртвый, выставив напоказ все признаки обширной коронарной окклюзии, как выражаются писатели триллеров. (Внешних признаков смерти от обширной коронарной окклюзии не существует.) На ковре у его кровати лежала маленькая серебряная шкатулка, которую я помнил: в ней он всегда держал свои сердечные пилюли. Крампф догнал Фугаса: сердчишки ни к чёрту у обоих. Среди прочего.
Смерть его решила несколько проблем и создала парочку других. Чего-то во всей этой ситуации на данном этапе развития вечера я чётко определить пока ещё не мог, но осознавал, что где-то в ней фигурирует термин «неприятности». Будучи довольно-таки уверен, что Иоанна возражать не станет, я откинул простыню, скрывавшую труп: на его жирных телесах не наблюдалось ни единой отметины насилия. Иоанна подошла и встала по другую сторону кровати; мы бесстрастно взирали на него. Я потерял богатого клиента; она потеряла богатого мужа; между нашими печалями было мало количественных различий, а качественные заключались в том, что она предположительно могла получить много денег, а я сколько-то их мог потерять. Будь Крампф жив, он чувствовал бы себя, как Иисус Христос меж двух воров — да и впрямь смерть одолжила ему некой духовности, придала определённую восковую святость.
— Он был грязной обезьяной, — наконец произнесла Иоанна. — К тому же — низменной и жадной.
— И я такой, — тихо ответил я, — однако не думаю, что похож на Крампфа при жизни.
— Нет, — сказала она. — Он был гадиной как-то убого, скаредно. Мне кажется, вы не такой гад, если гад вообще. Ну почему все богачи обязательно такие мерзавцы?
— Наверное, потому, что им нравится оставаться богачами.
Она задумалась, и ей не понравилось.
— Нет, — снова сказала она. — У него жадность была не такая. Он подгребал к себе жизни других людей — копил своих собратьев, как почтовые марки. Ему, на самом деле, не нужна та краденая картина, что у вас в обшивке «роллс-ройса», — он покупал вас. Вы бы ни за что не выбрались на свободу после этой сделки. И весь остаток жизни целовали бы ему прыщавую задницу.
Это меня очень сильно расстроило. Во-первых, даже Крампф не мог знать — не должен был знать, — где именно спрятан Гойя; во-вторых, вот ещё один человек, явно мною манипулирующий, а не vice versa; [148] в-третьих, вот женщина, ради всего святого, проникшая в глубины заговора и просто пышущая опасной информацией. Крампф всегда был безрассуден, но основные правила негодяйства знал. И как ему только удалось пасть столь низко, чтобы рассказывать что-то женщине?
Весь аспект смерти Крампфа резко изменился: прежде она была крайней неловкостью, теперь же стала явной угрозой. При всем опасном знании, что без всяких помех фонтанировало сейчас вокруг, возникали десятки мотивов убить его, хотя прежде имелся только один — Мартлендов.