Более того: лишь сегодня утром я решил не выполнять свою часть договора с Мартлендом касательно устранения Крампфа. Меня быстро начинает раздражать то абсурдное уважение, которое выказывается в наши дни к человеческой жизни: вообще-то все наши беды от того, что вокруг этой самой жизни чересчур много, — однако с возрастом я всё меньше удовольствия нахожу в том, чтобы заваливать людей собственноручно. В особенности когда они, по случаю, — мои лучшие клиенты. Тем не менее, возможно, сделки с Мартлендом следовало бы и держаться, если бы этим же самым утром мне в голову не пришло, что я и сам уже попал в список вычеркнутых из списков, и едва я убью Крампфа, моё имя вычеркнется оттуда ещё и ещё — по целому ряду причин, опознать которые вы, я уверен, способны и самостоятельно.
— Когда он обезумел, дитя мое? — мягко спросил я.
— В материнской утробе, я полагаю. А обострилось, когда начал крутить делишки с человеком по фамилии Глоуг.
Я поморщился.
— Да, — сказал я. — Логично.
Как бы оно ни выглядело, сейчас я уже был уверен, что Крампфа убили: слишком много мотивов. А кроме того — слишком много способов симулировать смерть от сердечного приступа. И ещё больше способов вызвать её, если к сердечным приступам человек предрасположен.
Я оказался «свинкой в серединке» [149] — по ощущениям это был кошмар. Лишь слово Мартленда, будто староста класса, стояло между мной и предельной трёпкой, коей грозил мне лютый школьный пристав по имени Смерть. А слово Мартленда так же крепко, как его долговые обязательства, хотя погашать их он будет деньгами «Монополии». Я взял себя в руки.
— Что ж, Иоанна, — жизнерадостно сказал я. — Мне пора на боковую.
— Да, — подтвердила она, крепко беря меня за руку. — Нам пора.
— Послушайте, дорогая моя, я в самом деле прежестоко устал, знаете ли. А я уже не молод…
— Ах, но у меня есть способ излечить оба этих недуга — пойдёмте и сами убедитесь.
Вообще-то я не слабак, знаете, я просто гадок и внушаем. Я поплёлся за нею, и мужское достоинство моё непроизвольно съёживалось. Ночь была невыносимо жарка.
Её комната встретила нас такой парилкой, точно по физиономии мне заехали буфетом. Я запаниковал, когда Иоанна втащила меня внутрь и заперла дверь на задвижку.
— Окна запечатаны, — объяснила она, — шторы задернуты, отопление выкручено до максимума. Смотрите, я вся потею.
Я посмотрел. Она потела.
— Вот наилучшее средство, — продолжала она, стаскивая с меня насквозь промокшую рубашку, — и вы снова обретёте молодость и силу, это я вам обещаю. Способ не подводит никогда — мы станем как животные в тропическом болоте.
Я издал было пробный рев похоти, но вышло не очень убедительно. Иоанна щедро помазала меня из бутылочки детским маслом, передала пузырек мне, а сама переступила остатки сброшенной одежды и подставила под масло потрясающий пейзаж своего курящегося тела.
Я умаслил его. Из какого-то резервуара моего организма, о котором я и мечтать не мог, вдруг напором пошло раскаляющееся либидо.
— Вот, видите? — весело сказала она, указывая на него, и повела меня к накачанной водой пластиковой постели — такие вселяют ужас. Затмевая меня своим расплывающимся в мареве телом, выманивая суккулентные звуки из близости наших животов, беря на понт давно покойного, твёрдостального, адолесцентного Маккабрея, обезумевшего от затаенной похоти; Маккабрея Меньшого, самого вероятного кандидата на страшный суд, уготовленный для рукоблудов.
— Сегодня, раз уж вы устали, я больше не кобыла. Это вы — ленивая цирковая лошадь, и я буду вас дрессировать в haute ecole. [150] Лягте на спину, вам это очень понравится, обещаю.
Мне понравилось.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
О т т и м а: Тогда подумай, если бы нашли мы
Труп моего зарезанного мужа
Там, у его постели, весь закрытый, —
Ты разве всматривался бы в него? К чему же
Ты всматриваешься теперь?..
С е б а л ь д: Прочь! Руки убери твои!
Тот жаркий вечер — прочь! О, утро ль это?
Медленно и мучительно я расклеил веки. Комната по-прежнему плавала в кромешной темноте и отдавала козлом. Где-то били часы, но какой час — или даже какой день — я не знал. Полагаю, можно было бы сказать, что спал я урывками, но не могу сделать вид, что проснулся свежим. Скорее тухлым. Я проелозил с парной кровати прочь и влажно подтащился туда, где должно было находиться окно. Мне исполнилось сто лет, и я знал, что простата моя никогда уже не будет прежней. Задыхаясь, я жаждал, точно олень прохладных родников, лишь одного — свежего воздуха. А это — такой товар, коего я жажду не часто. Я обнаружил тяжёлые портьеры, с трудом раздвинул их и в ужасе попятился. Снаружи бушевал карнавал — мне помстилось, что чувства изменили мне, хотя в начальной школе нас уверяли, будто сперва на самом деле слепнешь.
149
«Свинка в серединке» — детская игра; двое играющих бросают друг другу мяч, а третий («свинка») старается его перехватить; при перехвате он и бросивший мяч последним меняются местами.