— Ебать их дротиком в очко, — изрёк он.
— Справедливо.
Мы переместились в тот угол, что был подальше от параши, и оперли свои усталые тела на прутья решетки. Гораздо позже появился ночной дежурный — огромный престарелый жиряй с раздутой, как задница епископа, физиономией, весь румяный, круглый и жаркий. Постоял у Обезьянника, принюхался со страдальческим выражением носа.
— Воняете, как пара хряков или тип-тово, — сказал он, покачивая здоровенной башкой. — Никада не пмал, как это взроссый члаэк мож так дойти до ручки. Я и сам, поди, выпиваю, но уж так не усираюсь, как пара хряков или тип-тово.
— Это не мы смердим, — вежливо ответил я, — а преимущественно вот эта посудина. Как вы считаете, вы не могли бы её отсюда унести?
— Не-а. У нас на такое уборщца, а она уже домой пшла. Да и унесу я, скажем, бадью — блевать вы куда будете?
— Нам не хочется тошнить. Мы не пьяны. Мы британские дипломаты, и мы заявляем настоятельный протест против подобного обращения, разразится грандиозный скандал, если мы отсюда немедля не выйдем, и почему бы вам не позволить нам сделать звонок и тем самым не оказать самому себе небольшую услугу?
Он тщательно огладил свою неохватную физиономию — всю целиком; это заняло довольно-таки времени.
— Не-а, — наконец произнес он. — Тут над шерифа спрашивать, а он уже домой пшёл. Он не в восторге, если его дом беспокоят, разве что белого пришьют.
— Ну так хотя бы дайте нам то, на чем можно сидеть, — хоть это вы можете? Я к тому, что посмотрите на пол! А этот костюм стоил мне э… четыреста долларов.
Это его расшевелило — вот наконец тема, которую он мог постичь. Он подошёл ближе и тщательно всмотрелся в моё одеяние. Тщась снискать его благоволения, я выпрямился и, раскинув руки, совершил перед ним пируэт.
— Сынок, — наконец проговорил он. — Тя ограбили. Чего там, в Альбукерке ты мог бы точ такой же оттопырить се за сто воссьт пя.
Однако перед уходом он, качая головой, всё же сунул нам между прутьев пачку газет. Один из истинных джентльменов Природы, я бы сказал.
Мы разостлали газеты по наименее сквамозному участку пола и прилегли; на уровне земли пахло не так уж плохо. Сон милосердно долбанул меня, не успел я ужаснуться тому, что готовит мне завтра.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Сначала я подумал, что он лжёт.
Солнце взошло, подобно огромной пьяной и красной роже, и вгляделось в моё лицо. При ближайшем рассмотрении оно оказалось огромной пьяной и красной рожей, что вглядывалась в моё лицо. Кроме того, рожа липко улыбалась.
— Просыпайсь, сынок, — говорил мне ночной дежурный. — У тя гости — и у тя залог!
Я вскочил на ноги и быстренько уселся снова, взвизгнув от боли в почках. Дежурному я разрешил мне помочь, Джок управился с подъёмом самостоятельно — у служителя законности он даже времени спрашивать не станет. За тушей дежурного костляво высился длинный и печальный человек: он изо всех сил пытался выжать улыбку изо рта, сконструированного лишь для отказов в кредите. Выплатив только несколько ярдов длинной руки, к концу которой была привинчена узловатая пятерня, он неубедительно потряс мою руку. На какой-то миг я решил, что узнал его.
— Крампф, — произнёс он.
Я изучил слово, но завязке разговора оно послужить никак не могло.
Наконец я переспросил:
— Крампф?
— Доктор Милтон Крампф III, — признал он.
— Ох, извините. Ч. Маккабрей.
Мы отпустили руки друг друга, но продолжали бормотать любезности.
Ночной дежурный, тем временем, громоздился вокруг меня, стряхивая с моего костюма налипшие кусочки мерзости.
— Отоссытесь, — в конце концов прошипел я, — это слово хорошо приспособлено для шипения.
Нам с Джоком следовало умыться. Крампф сказал, что он тем временем завершит процедуры выпуска под залог и заберёт наши пожитки. В умывальной я спросил Джока, не удалось ли ему ещё извлечь ключ от нашего чемодана.
— Господи, мистер Чарли, я ж проглотил его только в обед, правда? Я с тех пор ещё не ходил.
— Да, верно. Послушай, а как бы попытаться ты бы сейчас не мог?