Пока я лопотал, массивные габариты Джока заполнили весь дверной проем; его плохо вытесанная из камня голова покачивалась из стороны в сторону, глазки моргали от света. Я испустил радостный клич, и Джок вернул мне ухмылку, пронзенную одним клыком.
— Джок! — закричал я. — Я так рад, что ты сумел приехать. — (Иоанна необъяснимо хихикнула.) — Полагаю, ты здоров, Джок и... э... готов?— Он уловил, к чему я клоню, и утвердительно моргнул. — Ступай умойся и покормись, Джок, а затем встретимся здесь, пожалуйста, через полчаса. Мы уезжаем.
Он повлекся прочь, ведомый пеонкой, а на меня обрушилась Иоанна:
— Как ты можешь уехать? Неужели ты меня не любишь? Что я сделала? Мы разве не поженимся?
То был мой День Разевания Рта — и я разинул этот рот снова. Пока я его разевал, Иоанна продолжала свою поразительную тираду:
— Ты что, считаешь, будто я, как животное, отдаюсь всякому первому встречному? Неужели ночью ты не осознал, что ты — моя первая и единственная страсть, что я принадлежу тебе, что я — твоя женщина?
На память мне пришли слова Гекльберри Финна: «Излагалось там интересно, только непонятно», [153] — но сейчас было не время для беззаботных цитат: Иоанна выглядела так, что один неверный ответ — и она поскачет галопом в свой будуар за драгунскими «кольтами». Челюсти мои разжались самопроизвольно, и я быстро понес околесицу — так быстро, будто сейчас меня колесуют:
— Никогда и не мечтал... не смел надеяться... игрушка праздного часа... слишком стар... слишком толст... перегорел... ошеломлен... не пил чай... тут в страшной опасности...
Последняя реплика ее, похоже, заинтересовала — и мне пришлось ознакомить ее с неуклюже отредактированным вариантом своих оснований для страха, как то: мартленды, «бьюики», блюхеры и бронзы — среди прочего.
— Понимаю, — наконец ответила Иоанна. — Да, в подобных обстоятельствах тебе, возможно, пока действительно следует уехать. А когда окажешься в безопасности, свяжись со мной, и я к тебе приеду, и мы будем счастливы до скончания дней. «Роллс-ройс» — и все, что в нем есть, — забирай себе. Это мой тебе подарок на помолвку.
— Боженька всеблагой, — проблеял я, пораженный ужасом. — Ты не можешь мне это отдать, то есть это же целое состояние, это нелепо.
— У меня уже есть состояние, — просто ответила она. — А кроме того, я тебя люблю. Пожалуйста, не оскорбляй меня отказом. Попробуй понять, что я — твоя, а потому, естественно, все, что у меня есть, — тоже твое.
«Скажешь тоже!» — подумал я. Ясно, что надо мною насмехались каким-то весьма изощренным способом — и по не угаданным пока еще причинам, — или нет? Блеск в ее глазах был опасен — поистине.
— Ах, ну что ж, в таком случае, — сказал я, — для собственной безопасности я действительно должен захватить только одно... Что-то вроде фотографического негатива, я бы сказал, и еще, быть может, несколько отпечатков... ну, в общем...
— Двух извращенцев, играющих в бульдозер? Я знаю. Из снимков вырезаны лица, но мой супруг говорит, что один из них — гадкий мистер Глоуг, а другой — зять вашей...
— Да-да, — перебил я. — Это оно. То самое. Тебе ни к чему, знаешь ли. Твой супруг собирался их использовать лишь для того, чтобы получить дипломатическую неприкосновенность для краденых картин, и даже это было чересчур опасно. Даже для него. Ну то есть — посмотри на него.
Но она некоторое время с любопытством смотрела на меня, после чего повела в кабинет Крампфа, в разгул непереваренной роскоши, кошмар капельдинерши Царского Села. Если я сообщу вам, что главным аттракционом — Гвоздем Программы, так сказать, — была невообразимо огромная, голая и волосатая профурсетка кисти Энне, [154] висевшая на «буазери» [155] Людовика XV и освещенная двумя жутчайшими лампами Тиффани, что попадались мне в жизни, то, надо полагать, я сообщу вам всё. Миссис Спон подурнело бы на месте — прямо на «обюссон». [156]
— Мерд, [157]— произнес я, как громом пораженный. Иоанна сурово кивнула:
— Красиво, правда? Я сама тут все обставила, когда мы только поженились. Когда я еще думала, что люблю его.
Она провела меня в персональный нужник Крампфа, где с тихими водами фаянсового «биде» — его могли спроектировать для Екатерины Великой [158] специально под приступы вульгарности — перемигивались сочные титьки и попки прекрасного Бугеро [159] — если Бугеро вам по вкусу, конечно. Но картина хитрым образом сейфа под собою не таила — его таила под собою резная деревянная панель рядом. Иоанне пришлось поковыряться в ней разнообразными причудливыми способами, и только после этого панель распахнулась и обнажила прогнувшиеся полки, стонущие под гнетом грубейших банкнот огромного достоинства, — никогда не видел ничего вульгарнее, — а также расчетные книжки банков всего мира и некоторое количество кожаных чемоданных ручек. (Не обязательно было взвешивать их на ладони, чтобы знать, что отлиты они из платины, — я сам подал Крампфу эту мысль. Это хороший трюк, таможня его пока не раскусила. На здоровье, мне он уже не понадобится.) Иоанна вытянула ящичек, скрытый в боковой стенке сейфа, и швырнула мне связку конвертов.
— То, что тебе нужно, должно быть здесь, — безразлично сказала она и грациозно примостилась на краешке биде. Я с почтением порылся в связке. В одном конверте лежали страховые полисы, превосходящие любые алчные грезы, в другом — масса завещаний и кодицилей, в третьем хранился просто список имен с кодированными сносками напротив каждого. (Зная пристрастия Крампфа, только в одном этом списке, вероятно, содержалось целое состояние, если только не пожалеть времени и пораскинуть над ним мозгами, но я — отнюдь не храбрец.) В следующий конверт было набито множество конвертов поменьше, и на каждом — редкая иностранная марка в правом верхнем углу: изобретательные и богатые читатели узнают уловку — просто пришлепываете сверху на раритет обыкновенную новую марку и отправляете себе или своему агенту в какую-нибудь иностранную столицу. Самый легкий способ перемещать тяжелую наличку по миру, не слишком много теряя на комиссии.
В последнем конверте хранилось то, чего я хотел, — в чем нуждался, — и с ним, похоже, все было в порядке. Большой оттиск с вырезанными лицами и полоска 35-миллиметровых негативов на пленке британского производства. Контактные отпечатки в основном показывали Спины в Кембридже, но центральный кадр являл и фасады: Фугас, похоже, в тот день был у руля, а Одноклассничек в свой черед сдавался на его милость. Его знакомая ухмылка — прямо в камеру — говорила, что он ничуть не возражает. Без всяких сожалений я сжег их на месте и выкинул пепел в греховное биде. Они означали много денег, но, как я уже сказал, я далеко не храбрец: и даже деньги могут оказаться слишком дороги.
Меня совершенно не беспокоило возможное существование других оттисков: может, Крампф был и бесстыж, но, как я полагал, он не вполне придурок, да и в любом случае фотографии в наши дни подделывать просто; люди хотят увидеть негатив, причем — оригинальный, ибо негативы, сделанные с позитива, легко вычисляются.
Иоанна изогнулась и уставилась на мазки пепла в биде.
— Теперь ты счастлив, Чарли? Ты действительно только этого и хотел?
— Да. Спасибо. Думаю, сейчас мне стало несколько безопасней. Не намного, но несколько. Большое тебе спасибо.
Она встала и подошла к сейфу, выбрала пару глыб налички и небрежно захлопнула панель.
— Вот тебе немного денег на дорожку — возьми, пожалуйста. Тебе могут потребоваться des fonds serieux, [160] чтобы благополучно улизнуть.
158
Екатерина II Великая (1729-1796) — российская императрица (с 1762 г.), немецкая принцесса Софья Федерика Августа Анхальт-Цербстская.