Энджелла встретил и провел в гостиную ее низкорослый шофер-слуга; Энджелл застал ее сидящей на диване в небрежной позе с поджатыми ногами, она читала «Филд», прикуривая от окурка новую сигарету.
— Дружище! — воскликнула она. — Ну и розы! Уж не хотите ли вы поухаживать за мной? Нет, конечно. Может, не стоило такие красные. Но все равно с вашей стороны это чертовски любезно.
— Я слышал, вы болели, леди Воспер. Узнал об этом только вчера и решил вас навестить. Мне сказал Питер Вернер. Сказал, что вы лежали в больнице.
Она притушила окурок и глубоко затянулась новой сигаретой.
— Ну, если старую клинику он называет больницей, тогда он прав. Должна сказать, что они там здорово изнеживают больных. Носятся с тобой, как с кинозвездой, а тем временем тайком совершают над тобой обычные отвратительные вещи.
Энджелл положил розы на столик возле окна; при дневном свете фигура его казалась особенно грузной.
— Надеюсь, ничего серьезного, — сказал он, расстегивая пиджак, поудобнее усаживаясь и расслабляясь всем своим объемистым телом, и при этом осторожно наблюдал за ней, но так, чтобы не вызвать подозрения. У женщин всегда трудно определить: если они выглядят болезненно, это всегда искусно скрыто под слоем косметики, а если заметно похудели, то, возможно, просто оттого, что решили эту неделю посидеть на голодной диете.
— Да что там говорить, — сказала она, — восемнадцать лет назад мне сплющили все внутренности в этом «Астон-Мартине». Время от времени это дает себя знать, но, пожалуй, так скверно еще не бывало.
— Надеюсь, теперь вы вполне оправились и чувствуете себя лучше.
— Нет, я чувствую себя так, словно меня переехали. И к тому же бешусь оттого, что пропустила две лучшие недели охоты и, возможно, пробуду еще две, а там и сезону конец.
— Ваша дочь сейчас здесь?
Мариам Мак-Ноутон была блеклой, невзрачной женщиной, лет двадцати пяти, которую совсем затмевала ее энергичная мать и которая делала какую-то работу в театре.
— Она здесь была, — ответила леди Воспер, — но ее муж наконец-то получил работу — впервые за полгода, — поэтому Мариам должна его морально поддерживать. Ну, а как вы, дружище? Надеюсь, не принесли с собой каких-либо неприятных известий?
— Неприятных известий? Я пришел узнать о…
— Шучу, старина. Моя мать, бывало, говорила, если пришел стряпчий, значит, кто-то умер или собирается умереть.
Энджелл беспокойно заерзал на стуле: она словно насквозь его видит.
— Ваша матушка была циником. Юристы ничем не отличаются от других людей, и, когда их друзья нездоровы, они, естественно, беспокоятся. Я проходил мимо вашего дома и подумал, не зайти ли справиться о вашем здоровье, а заодно и пригласить вас ко мне на бридж на следующей неделе. Ко мне собираются прийти Хоуны. Во вторник на той неделе…
— Ну что ж, это очень любезно с вашей стороны, но мой глупый доктор настаивает, чтобы я недельку отдохнула, а как только мне станет лучше, я тут же помчусь в Хэндли-Меррик — застать конец охоты. Пригласите меня, когда я вернусь. Я проживу в городе весь май.
Они поговорили о бридже, потом об аукционах; туманный мартовский день скудно освещал комнату, и леди Воспер зажгла настольную лампу; мимо окон мелькали спешащие домой с работы служащие. Энджелл никогда не имел точного представления, насколько леди Воспер богата. Ему была прекрасно известна привычка представителей высшего класса прибедняться, каково бы ни было их истинное материальное положение. Последний муж, третий виконт Воспер, не оставил ей большого состояния, но есть множество способов припрятать деньги, чтобы избежать налога на наследство.
В январе, когда Энджелл навестил ее с предложением продать их компании Меррик-Хауз, она со всей откровенностью сказала:
— Послушайте, дружище. Восперы прожили в этом чертовом месте целых двести пятьдесят лет, и я там прожила свои лучшие десять лет с Джулианом. Как поступит с имением Клод, если унаследует его, или Гарри — это их личное дело, но пока я жива, я с ним не расстанусь. Меня чувствительной не назовешь, но к Меррику я привязана.
Квартира, по его предположениям, тоже принадлежала ее мужу, обстановка была скорее солидной и дорогой, нежели изысканной; однако были здесь и кое-какие приятные вещицы, к примеру отличное серебро.