Они провели почти целый час, запершись с инспектором Моррисоном и сержантом.
Затем последовали обычные юридические формальности. Когда Энджелла пригласили в полицейский участок, Мамфорд запротестовал, ссылаясь на сильное нездоровье клиента. Но Моррисон вежливо настаивал, и Энджелл подчинился. Кошмарная ночь, проведенная в участке. Осадок, навеки оставшийся в душе. Как будто он был преступником. Он, проживший всю жизнь, скрупулезно руководствуясь законом и по закону. Его считают преступником, принуждают ночевать в полицейском участке. И ужасающая перспектива, что в том безумном мире, в котором он теперь очутился, ему предстоит провести еще немало подобных ночей. Мамфорд успокаивал, но Энджелл не мог успокоиться.
И действительно, ранним утром подтвердились все самые худшие опасения. Полиция предъявила мистеру Уилфреду Энджеллу обвинение в непредумышленном убийстве. Главный инспектор сыскной полиции Моррисон обнаружил в деле достаточно неясных моментов. Некая миссис Хоувард Леверетт, проживающая в доме № 24 на Кадоган-Мьюз, слышала выстрел. Она принимала ванну и взяла с собой транзистор и как раз включила его, чтобы прослушать шестичасовые известия. Это подтвердило мнение хирурга и оставило необъясненными почти двадцать пять минут, пока миссис Энджелл вызвала полицию. Двадцать пять минут — для обморока долговато. Пока это было единственной уликой, ставившей под сомнение свидетельство супругов Энджеллов. Однако существовали и другие пока неясные подозрения…
Началось расследование, но после официального заслушивания свидетельских показаний было отложено на неопределенный срок. Затем дело было почти тут же передано в городской суд. После обсуждения, длившегося почти столько же, сколько и слушание, обвиняемый был выпущен под залог в 500 фунтов. Энджелл мог вернуться домой.
По дороге домой Мамфорд изо всех сил честил полицию. Да возможно ли, разглагольствовал он, чтобы в высшей степени респектабельный домовладелец подвергся нападению в собственном доме и, защищая собственную жизнь, непреднамеренно убил зверского нарушителя, а полиция оказалась столь тупа, что возбуждает против него судебное дело. Это пример чудовищного бюрократизма, и его следует довести до сведения членов парламентской комиссии. Разумеется, утешал Мамфорд Энджелла, для беспокойства нет никаких оснований. Исход дела, даже если оно и будет разбираться в судебном порядке, предрешен. Самозащита. Оправданное убийство. Тем не менее, наверное, неплохо было бы заручиться услугами самого лучшего адвоката. Кому Энджелл отдает предпочтение? Например, Найджел Джон, хороший, надежный человек, который не раз успешно выступал защитником в уголовном суде. Или Бергсон. Или молодой Хонитон — у него отличная репутация.
У дома Мамфорд спросил, не зайти ли ему, и Энджелл ответил, нет, благодарю, я сейчас лягу в постель.
Машина уехала, и Перл еще немного постояла на ступеньках, прежде чем последовать за Уилфредом в дом. Прекрасный день с грозовыми оранжевыми облаками, бегущими по небу. День, словно предназначенный для королевских садовых приемов: по дороге домой они видели мужчин в цилиндрах и дам в шляпах, украшенных цветами. После пребывания в участке и суде теплый лондонский воздух казался чуть ли не благоухающим.
День был чудесный, но у нее в жизни все перевернулось, все разрушилось, ничто уже никогда не войдет в прежнюю колею. Репортеры подстерегали их у выхода из суда; слава богу, никто не ожидал их на Кадоган-Мьюз.
Поеживаясь, она вошла в дом. Сгорбившись, опустив плечи, Энджелл в пальто сидел в гостиной. Они не разговаривали друг с другом наедине после тех безумных двадцати минут, последовавших за выстрелом, когда тело Годфри остывало у них на глазах на полу. С тех самых исступленных мгновений, когда она взяла все в свои руки.
Она сказала:
— Давайте я уложу вас в постель.
Он не ответил, может быть, не расслышал.
Постояв с минуту, она подошла и села напротив.
— Уилфред, что я должна делать?
Он взглянул на нее, и ему почудилось, что неистовый дух Годфри по-прежнему витает в доме.
— До суда, — продолжала она. — Что будете делать вы?
Он пожал плечами.
— На неделю лягу в клинику. Я на грани нервного расстройства.
— Хотите чаю или чего-нибудь выпить?