Бурдюки для воды делались из брюшных пузырей увальней и потому особенно ценились в Городе. Охотиться на этих неповоротливых глупых тварей было трудно, они редко поднимались выше Средних Крон. Чаще всего древолюдам доставались их мертвые туши, да и то случайно. И каждая такая находка считалась большой удачей. Ведь увалень — это не только прочный и эластичный брюшной пузырь, но и подкожный жир для целебных мазей, и мягкий пух для теплых нагрудных карманов, в которых матери донашивали младенцев.
Когда-то Симур мечтал, что, как только подрастет, обязательно поймает живого увальня. Теперь ему эти мечты казались смешными. Настоящий мужчина, каким он собирался со временем стать, должен сделать что-то такое, чего до него никто не делал. Например, добраться однажды до края Леса и посмотреть, что за ним. А вдруг удастся увидеть то самое великанье дерево? Нет-нет, не стоит и думать об этом. Древолюд всегда и везде должен заботиться только о пользе для Города. Правда, кто сказал, что пользу можно приносить лишь внутри этого трухлявого тоннеля и в нескольких сотнях шагов вокруг него?
У ворот выстроилась небольшая очередь сверстников. Бурдюки были не у каждого. Многие таскали воду в обмазанных клейковиной плетенках, а то и в плошках. Симур мог бы гордиться тем, что у него целых два бурдюка, но сейчас его занимали совсем другие переживания. Он повертел головой в поисках своего спутника в послезакатных похождениях и увидел его на несколько юных водоносцев впереди. Вид у Лимы был удрученный. В руках он держал большую плетенку, тяжелую даже без воды. У Симура отлегло от сердца. Он боялся, что толстяк, с которым они расстались сразу после возвращения, что-нибудь без него уже учудил.
Вдоль шеренги водоносцев прошел Сигнальщик и пересчитал их всех по головам. Потом оставил соответствующую зарубку на столбе ворот и махнул рукой своим помощникам. Те налегли на барабан, на который наматывались канаты из мертвых лиан, поднимающие массивную створку ворот. В затхлый тоннель Города ворвался поток солнечного света и хлынула волна свежего воздуха. Сигнальщик щелкнул плетью, и водоносцы бегом ринулись наружу. На выход отводилось лишь несколько ударов сердца. Кто не успевал, оставался внутри и подвергался наказанию за то, что не принес воду.
Толстяк замешкался, и его едва не сбили с ног. Хорошо, что приятель не спускал с него глаз. Симур подскочил к Лиме, схватил за плечо и буквально вытолкнул за ворота. Позади с грохотом опустилась створка, спугнув стайку трехкрылок, которые старались добраться до орхидей-медоточцев, растущих с внутренней стороны коры Города. У трехкрылок были длинные гибкие хоботки, способные проникать в самые глубокие щели. Вреда они приносили больше мухлей, но, в отличие от последних, радовали глаз редкостной красотой и уникальным рисунком на бархатистых крылышках.
Поймать такую красотку, не помяв их, считалось большой удачей. Городской молодняк наперебой хвастался друг перед другом своими трофеями, и Симур не был исключением. До вчерашнего солнца. При свете нынешнего даже трехкрылки казались ему пустой блажью. Подталкивая приятеля, который все время оглядывался на прекрасные порхающие создания, Симур направился к ближайшему дожделодцу, хотя тот почти наверняка был уже пуст. Так оно и оказалось. Однако вместо того чтобы броситься к следующему вместилищу воды, Симур опустился на корточки, прислонясь к мясистому листу растения.
— Эй, ты что? — испуганно спросил его Лима. — Не успеем воды набрать. Все вычерпают!
— Подожди! — отмахнулся Симур. — Дай подумать.
— О чем?! — спросил толстяк. — О трехкрылках? А что о них думать… Я же научил тебя, как их свистом приманивать.
— О вчерашнем.
— А что вчера было такого, чтобы об этом думать? — удивился Лима. — Ну стенку скребли. Ну болтали… не помню о чем.
Теперь изумился Симур:
— Как это не помнишь?! Ты сказал, что охотники привели в Город чужака.
— Чужака? — переспросил толстяк. — Когда?
— Постой! — остановил его приятель. — А что мы после заката делали, помнишь?
— Я не знаю, что делал ты, — сквозь зевок проговорил Лима. — А я спа-ал.